Сепсис
Шрифт:
— Сколько тебе заплатили? — Лицо Алексея было перекошено гневом.
— Не скажет он тебе, Леха, в несознанку пойдет, — рассмеялся Рудик, морщась от дольки лимона.
— Не пойдет он в несознанку, — застенчиво вставился в разговор Штырь, держащий мальчугана за плечи. — Он уже по дороге раскололся… Мы с Гендосом решили: что время терять? Мы же его семьдесят километров вели. С ним до Губино двое дурбасов ехали. У одного — власть на боку: я портупею под мышкой у него просек… А в Губино они успокоились и вышли: решили, видно, что чист горизонт до… — он снова глянул в билет, —
— Хохол, говоришь, — с невеселой, но и одновременно торжествующей ухмылкой пробурчал Дикий. — Я же говорил тебе, Леха, что это Фауст. Свинью, сколько не отмывай, она в лужу попрется… Да, Павлушка, стал ты мне уже поперек горла. Костью…
— Так сколько тебе заплатили за твою… работу? — не унимался Алексей.
— Пять тысяч… — промямлили белые губы.
— Долларов?
— Пять тысяч рублей! Рублей! Я их отдам. Честное слово!
— Ах ты… сучонок! За сто пятьдесят долларов человеческую жизнь оборвать мог!
— Какую жизнь?! — искренне взмолился мальчуган. — Я никого убивать не собирался. Он сказал, что это маячок. Что вы… с его женой… ну… Что он за вами следить будет, когда вы его жену повезете? Извините меня, дядя! Я бабки отдам. Я больше никогда не буду так делать. Я даже на велосипед больше не сяду… Клянусь вам. — Он рыдал и поочередно смотрел на Алексея, на Дикого, гадая, кто из них — вершитель судьбы.
— Ладно, пацан, не ведись. Мы же не звери. Не съедим. Иди пока с дядей в ту комнату, попрыгай там. А утром мы тебя отправим… Утро вечера мудренее.
Пребывая в глубочайшем сомнении, мальчик подчинился и вышел с Гендосом. А Рудик, опрокинув рюмку в необъятную пасть, снова сморщился от лимона:
— Ну что будем делать с Фаустом? А, Алеха? Что замер?
— Ты с пацаном что решил? — подозрительно вглядывался Алексей в Дикого. Поначалу большой гнев клокотал в нем на стервеца, но, выяснив, что использовали его вслепую, что не знал мальчуган, какой «маячок» он приклеивал к днищу машины, сник гнев. Вернее, адрес сменил на этих незнакомых пока Фауста и Хохла. — Надо бы отпустить пацана.
— Да ты что, офонарел? Он же нас всех сфотографировал! Это он здесь овечкой прикинулся, а как придет с ментами, так увидишь его оскал! Ты в его кружева с маячком поверил? Да это он бабочку крутанул, чтобы с прожарки соскочить… Наивный ты, Алеха, быть тебе в… проигравших. Пожалела кура лису!
— Да не в этом дело, — смутился Алексей. — Не пожалел я его, а… Короче, не знал же пацан, что это бомбочка!
— Не знала кошка, чье мясо съела, — хихикнул Рудик. — Эти нынешние молоднячки, — они, курвы, ушлые. Еще и пятнашка не трахнула, а ему уже пробы ставить некуда. Этот Веня — он, видно, не только на велике, он и по жизни гонщик.
— Ты не прав, Рудик! Сразу видно — лох он. Несмышленый.
— А ты и в пятихатку поверил? Ну ты даешь, Алексей! Он тебе что не впрудит, — ты все хаваешь! А наколку у него на пальце не надыбал? А наколочка эта означает, что парень уже чалился. Ходка у него в малолетку. А ты его за ягненка держишь, — и, видя, что Алексей намерен возразить, жестко оградился рукой: — Все, братуха! Кончай кобылу искать! А что и как — это уже мои подробности. И вообще, детское время кончилось. Спать пора. Ты у меня кости бросишь или…
— Или! — хмуро ответил Алексей. — Пусть меня домой отвезут.
— Хозяин — барин, — ухмыльнулся Рудик. — Скажи Штырю, чтобы отвез тебя… Скажи — Дикий сказал. — Это последнее, совсем лишнее, было сказано голосом сонным, но даже в утомленном голосе проскользнули нотки апломба.
Штыря Алексей застал в ванной. Руки мыл Штырь. Как хирург пред операцией: терпеливо, вдумчиво, основательно.
— Отвези меня домой.
— Сей минут, — лениво ответил Штырь, не прерывая мытья.
— Дикий сказал, — зло и с иронией добавил Алексей.
— Иду же, иду, Алексей Юрьевич, — заспешил Штырь.
— А пацан где? — уже в машине спросил Алексей, искоса вглядываясь в сурово-сосредоточенное лицо.
— Какой пацан? — не оборачиваясь, поинтересовался бугай.
— Ну тот, «золотой пацан». Венька — велосипедист.
— А, Венька… Спит, Венька. — он чуть притормозил, видимо, знакомая выбоина была в асфальте, и снова плавно набрал скорость. — Спит. Дети в это время спать должны. — И повернул к Алексею насмешливые глаза.
Да, не склеивался Алексей Брагин с этой шоблой. Не их он был, а они — не его. И хотя приходилось работать вместе, бок о бок, но не были они ни коллегами, ни партнерами. Бок был у них один, а Бог — разный. Как в разочарованной семье: живут в одном доме, вместе едят, дышат одним воздухом, под одной крышей сосуществуют, но существуют в разных измерениях. В разных мирах. Хоть и под одной крышей.
— Чтобы доказательства были на Фауста, надо конкретно Хохла пробить. А на это разрешение Мали нужно… — Дикий говорил это Алексею, но смотрел в сторону. И тон его был не повествовательный, а, скорее, — размышления вслух. — Хохла, конечно, мы не найдем. Он сейчас где-нибудь в Анталии, на песочке греется. Уж Хохла я знаю… Значит так: встречусь с Малей, он его с отдыха отзовет, и тогда я ему предъявлю. Расколется Хохол, никуда не денется… Не бзди, Лекс, пробью я его.
Вечером того же дня Рудик был у Мали.
— Какие у тебя конкретные предъявы к Хохлу? Только четко, веско. У меня, Дикий, времени мало.
— Он зарядил тачку. Правда, вхолостую бомбануло… Никто не пострадал. Но не по доброте душевной Хохла, а по случаю.
— Чью тачку зарядили? Твою?
— Не мою. Подельника моего.
— Ну пусть подельник и разбирается. Это дело их личных подробностей.
— Нет, Маля, С подельником этим мы на пару вертимся. Стало быть, в общак он доляну отстегивает. И имеет право на твой… совет.