Серафим и его братва
Шрифт:
— Мать твою! — выругалась Эммануэль.
— Извини, но, по-моему, ты пока недооцениваешь мой кулинарный талант. Наверно, лучше один раз попробовать, чем сто раз увидеть.
— Я отвечу на первый вопрос, — сдалась Эммануэль.
— Спасибо, — растаял Лысый, положив руку на сердце. — Большое человеческое спасибо.
— Твоего Кувалду подъели сто семьдесят три персоны.
— Мать, мне насрать, сколько персон ели Кувалду. Чё ты мне веником прикидываешься? Я чё, фраер, чтоб ты меня за рог держала? Я повторяю вопрос: кто тебе заказал приготовить Кувалду?
— Кто
— Ты, похоже, не вкурила, падла. — Начиная терять терпение, Лысый поднялся с кресла времён императрицы Екатерины и подошёл к загодя приготовленной плите. — Надеюсь, тебе не надо объяснять, что во внимание принимаются только правильные ответы?
Эммануэль промолчала.
Лысый снял деловой пиджак, закатал рукава рубахи и щелкнул пальцами. Словно по команде, один из присутствующих бандитов вложил в руку авторитета разделочный кухонный нож, второй развел на плите огонь, третий поставил сковородку, а четвертый налил в нее растительное масло.
Эммануэль беспомощно огляделась. Рассредоточенные по Зеркальной галерее вооруженные люди производили впечатление отморозков в самом глумном значении этого слова, готовых исполнить любую команду работодателя, какой бы низменной и дикой она ни показалась. Шансы у Эммануэль были мизерные — уповать на милосердие Василия Бляхи считалось в мире криминала делом малоперспективным.
Тем временем, играя в воздухе лезвием кухонного ножа, Лысый входил в кулинарный азарт.
— Пельмени по-африкански? — размышлял он, приближаясь к блюду с Антуаном. — Или по-итальянски? Может, по-чикагски? А, в жопу по-чикагски — чернозадых не цепляет. Давай-ка, мать, по-нашему! Что может быть круче старых добрых новорусских пельмешек?! Хо-хо-хо-хо!
Кухонный нож в руке бандита взметнулся вверх и…
— Лысый, мать твою!!! — заорала Эммануэль в последнюю долю секунды.
— А? — остановился Бляха.
Сверкающее в лучах ослепительного света Зеркальной галереи лезвие повисло в считаных сантиметрах от уха Антуана.
Эммануэль тяжело вздохнула.
— Патрон его заказал, — раскололась мать криминала. — Не трогай Антуана.
Лысый опустил нож на черную скатерть, погасил огонь на плите и похвалил:
— А ты не такой веник, каким иногда прикидываешься. Можешь ведь, когда припрет?
— Могу, батюшка, могу, застращал ты меня, на хрен…
— И вообще, я смотрю, ты реальная телка.
— Раз житуха такая, Лысый, чё поделаешь? Приходится.
— Большой Патрон? — переспросил Бляха.
— Большой Патрон, — подтвердила Эммануэль.
— Это похоже на правду.
— Слава богу…
— Спасибо за честный и искренний ответ, большое человеческое спасибо.
— Не за что, Лысый, абсолютно не за что.
— Ну, тогда продолжаем экзамен.
— Мать твою!
— А я предупреждал: в билете два вопроса. Сколько пельменей у Антуана?
— Это второй вопрос? — попыталась зацепиться за соломинку Эммануэль, ибо правильный ответ на столь простую задачу не грозил ей
— Нет, чернушка, — обломал ее Лысый. — Это так, дополнительный.
— Ну два.
— Вот и в билете два вопроса: два вопроса — два уха, одно мы с тобой уже спасли. Теперь давай сосредоточимся на втором: меня дьявольски интересует, где теперь Серафим.
— А я-то почем знаю? Поди гасит кого-нибудь или трахает, чё ему ещё остается?
— Идет пурга, что эта срань примостилась под твоей крышей.
— Идет так идет… Я-то тут при чем?
— Блин, пашет он на тебя или не пашет?!
— Ну было дело… подхалтурил маленько.
— Кувалду мазал?
— Ну мазал.
— Я так и знал… — Лысый довольно прошёлся вдоль стола. — Его манера: идёт мазать одного лоха, а потом выходит, что размазано полгектара. Где он сейчас?
— Понятия не имею.
— Не темни, чернушка, ты меня знаешь.
— Я всё сказала! Чё те ещё от меня надо? Не докладывает мне Серафим, где ошивается! Не зна-ю!
— А телефон?
— Не помню.
Лысый вернулся к кухонному ножу:
— Будем вспоминать.
— Я те честно говорю: не пом-ню! — вскричала Эммануэль.
— А мы честно будем вспоминать… Разжечь огонь, — скомандовал он отморозку.
На плите вновь вспыхнуло пламя. Эммануэль побелела: она действительно не помнила телефонного номера киллера и поняла, что её ждёт самое трудное испытание.
Бляха эффектно рассек воздух смачным взмахом кухонного ножа.
— Даю тебе минуту, мать, — объявил он, входя в роль самурая. — Пока осталось время, прикинь, кого покрываешь, черная калоша. Слыхала, чё он мне отмочил? Облил дерьмом в прямом эфире, спер лемуру, обдолбал её в хвост и гриву, так что эта Маня теперь родного отца не помнит! А я ж его, засранца, вскормил, вырастил из малого пацана героя. Веник ты, Эммануэль: вчера Серафим подставил меня, завтра подставит тебя, гнилая твоя душа.
— Ну не помню, не помню я его телефонного номера, хоть убей! — Эммануэль покачала головой. — Че за дундук? Че выпендривается, сам не знает.
Непоправимое произошло столь быстро, что Эммануэль хрен чё сообразила: перестав выпендриваться, Лысый полоснул воздух кухонным ножом… лезвие ударилось о китайский фарфор, и пельмень с тыквы её бой-френда шмякнулся на тарелку.
Эммануэль тупо ойкнула.
— Нет телефона — нет базара, — подвел черту Лысый.
Кончиком ножа подхватив пельмешку с тарелки, он поиграл ею, словно шариком пинг-понга, и, оттянувшись, забросил на сковородку.
— Секи, мать! Секи, мать твою, как скотеет Бляха! — с наслаждением приговаривал Лысый. — О-хо-хо-хо-хо! А запах! Запах! Красота!
Шипение и шмон, исходившие от плиты, на которой вершился сей беспрецедентный акт вандализма, усиливались. Эммануэль проклинала себя за то, что, связавшись с убийцей Серафимом, не потрудилась взять у него ни номера телефона, ни паспортных данных.
— Классный я повар? — нахваливач себя осатаневший авторитет. — У тебя еще не проснулся аппетит, черномазая?