Серафим и его братва
Шрифт:
— Слыхал, что тебя шмонает Лысый?
— Слыхал, слыхал.
— Совсем порядочность потерял Бляха.
— Я уже понял.
— Жениться ему пора, ведь скотеет, гнида, на глазах. Смотри, чё наделал! — Она показала на Антуана. — Куда ж это годится? Как думаешь: помер али нет?
— Пацан? — Серафим тоже уставился на огромное блюдо.
— Ну.
Без всякой надежды нащупав пульс на руке пострадавшего любовника, Серафим с удивлением ответил:
— Нет, живой.
— Ништяк! — Эммануэль чуть оживилась. — Хоть одна хорошая новость.
— Да… —
— Чё ты там бакланишь? — встревожилась Эммануэль.
— Тебе полегче? — не ответив, спросил Серафим.
— Да мне как-то по фиг.
— Что я могу для тебя сделать?
— Все, что ты мог для меня сделать, ты сделал. — К Эммануэль стал неожиданно возвращаться человеческий облик. — Теперь позволь мне для тебя кой-чё сделать.
— Как это понимать?
— Как хочешь, так и понимай.
— Кажется, мать, ты созрела для того, чтобы заказать Лысого, — понял убийца.
Эммануэль воздержалась от конкретного ответа.
— Или будешь ждать, когда тебе приготовят второе ухо? — пригрозил убийца.
— Ик-ик-ик-ик! — прорвало хозяйку. — Мать твою, ик-ик! Лучше не напоминай мне о пельменях, чтоб тебе!
— О'кей. Но я хочу, чтобы ты усвоила: Лысый одним подарком не ограничивается, я этого подонка не первый день знаю. Сначала он угощает пельменями, потом заставляет курить ногти. А ногти — это тебе не парево, особо не забалдеешь. Так что остановись на одном ухе, мать, и…
— Ик-ик-ик! Созрела, созрела, чёрт с тобой! — сдалась Эммануэль. — Только завянь, голубчик, я же просила: ни слова про пельмени. Ик-ик!
Серафим почувствовал, что совсем близок к цели и вот-вот получит Лысого в качестве клиента. У Эммануэль появились все причины заказать неприступного и зарвавшегося авторитета.
— Я всегда говорил: нет худа без добра, — удовлетворенно заметил Серафим. — Итак, переходим в наступление.
— Чёрт бы вас побрал, — удрученно проворчала мисс Каннибал. — Как ваще в этой говеной стране работать? Я ж приехала сюда ради наживы, а не ради каких-то гнилых разборок. Во что меня впутали? — Ее причитания носили риторический характер и к сути дела отношения не имели. — Ик! Ик! Мое дело — кухня, меню, мясорубки. Куда я влипла?
— Нажива — это хорошо, — наседал бесцеремонный убийца. — Кухня — прекрасно. Мясорубки — вечно. Но кроме высоких материй иногда приходится уделять внимание мелким говенным делишкам, проводить, так сказать, периодическую дезинфекцию.
— Ик-ик-ик! — перебила хозяйка дворца.
— Да выбрось, на фиг, свое парево, мать, в момент икать расхочешь!
Убийце наконец удалось отнять у осоловевшей бабы пионерку и затушить ее в пепельнице. Результат не заставил себя ждать. Секунд десять Эммануэль неподвижно смотрела в одну точку, как бы не веря в то, что икота ее отпустила, а потом резко и моложаво зашевелилась.
— Реально перестала, — поняла она. — Не наколол,
— Прикинь, как четко можно оттопыриться, если Лысый будет страдать и ломаться, как это делаешь сейчас ты, — предложил Серафим.
— Даже очень можно оттопыриться, — согласилась преступница.
— Херово тебе было рубать пельмень, мать?
— Ой, херово, не говори!
— Так устроим ему такой же прикол!
— Прикол, говоришь?
— Ты мне заказываешь засранца — я его голыми руками размазываю по твоей тарелке, — объяснил увлеченный убийца. — И нет проблем.
— По тарелке, говоришь?
— Да по чему твоя душа пожелает! Я ж, мать твою, все могу сварганить — обпердишься от удовольствия, это я гарантирую.
— А на хера? — Эммануэль недоуменно моргнула заметно побелевшими фарами. — По тарелке-то на хера? Как я оттопырюсь, если он будет лежать паштетом на тарелке? Не сможет ведь он и пельмени рубать, и паштетом прикидываться? — резонно заметила мисс Каннибал.
— Какие пельмени? — не понял Серафим.
— Как это какие пельмени? — Она машинально уставилась на правое ухо Серафима. — Лысый должен повыламываться на моих глазах али нет?
— Должен, — согласился Серафим и всё же ради перестраховки повернулся к собеседнице другим боком.
— А то как я еще оттопырюсь? — Эммануэль лишь переключила свое внимание с правого уха убийцы на левое. — Пусть жрет пельмени, а потом можно и по тарелке голыми руками…
— Э, ты че задумала, мать? — Серафим не на шутку забеспокоился насчет собственных ушей.
— Пусть хавает пельмени Маши Типовашеевой, — упрямо заявила заказчица.
— Но это… исключено.
— Причины?! — строго спросила она.
— Я же с ней трахаюсь!
— А мне до фени. Я заказчик — ты дурак. Чё хочу — то сварганишь.
— Да ты двинулась, мать!
— Не я двинулась — житуха заставила.
Серафим не находил слов. Затевая этот базар, убийца не предполагал, к каким осложнениям на уши он может привести.
— Чё рыло воротишь? — Эммануэль, казалось, была в восторге от своей идеи. — Коли впадлу — канай отсюда. У меня киллеров — выше крышы, конкуренции до вони, и никто рыло не воротит: чё закажу, то принесут. Не понимаю, те-то че? Я ж не гасить её прошу, ну эту ляльку твою, чёрт бы вас побрал. Всего одну пельмень хочу. Чё жмёшься? Не понимаю.
— Я с ней трахаюсь, — повторил киллер.
— И я не без греха, тоже не дура потрахаться. — Эммануэль показала на одноухого любовника. — Знаешь, мне уже по фиг, сколько у него ушей, — главное, чтоб торчало. Не права, что ль, я?
— Ты вечно права, мать, но я чё-то не въезжаю. — Серафим был сам не свой.
— Короче, — помогла Эммануэль, — тащи мне пельмень, да и хрен с ней. Те чё главное, чтоб лежало или чтоб торчало? Слушай сюда: в ляльке главное, чтоб лежало, а все, что у нее торчит, — на хер… — Она стала заговариваться, ее ладонь, как нож, распилила воздух.