Сердца Лукоморов

Меньшов Виктор

– Какой такой муженёк?!
– покрываясь липким потом, заорал я, предчувствуя большую беду и даже не удивившись, что лягушка разговаривает.

– Квакой, квакой. Законный, - категорически отрезала лягушка.
– И нечего орать на супругу. У меня тоже права есть.

– Ты что, разыгрываешь меня, да?
– с остатками угасающей надежды спросил я.
– Кто же в наше время на лягушках женится? Ты, наверное, дрессированная?

– Кванечно, больно мне нужно разыгрывать!
– фыркнула она.
– Сначала палят из луков почём зря, потом стрелу

вернуть просит, жениться обещает, а после всего ещё и орёт на супругу. Между прочим, законную! А если желаешь увидеть, кто в наше время на лягушках женится, подойди к зеркалу, полюбуйся. "Дрессированная"! Ты вот у меня скоро будешь дрессированный!

Я всё понял. Сказки в детстве мне читали исправно. И в изнеможении откинулся на подушку, закрыв глаза. И тут же услышал над ухом, как Лягушка шлёпнула губами.

– Ну?

– Что - ну?
– грустно переспросил я, не открывая глаз.

– Квак это что?!
– возмутилась Лягушка.
– Когда долг исполнять будешь?

– Какой долг?!
– ужаснулся я.

– Супружеский!

Услышав это, я в ужасе вылетел из постели в чём был, то есть, почти ни в чём. Лбом открыл наружу двери, которые открывались внутрь, и скатился по лесенке.

К моему великому удивлению, я оказался всё в том же зале трактира "Чай вприсядку". От воспоминаний про этот самый чай вприсядку и про мухоморы, у меня в животе забурлило, заклокотало, и я выскочил на улицу.

Когда же вернулся в трактир, меня встретили громовым дружным хохотом. Оглядев себя, я не стал обижаться. Видок у меня был тот ещё. В рубахе до колен, в носках, без джинсов, без штормовки и свитера, которые я сам не помнил, как и когда снял. И которые остались в той же комнате, в которой осталась и Лягушка.

Я закончил собственный осмотр и с робкой надеждой спросил, украдкой оглядываясь по углам.

– А где я раздевался вчера?

– Вчера, мил друг, ты даже раздеться сам не мог, - отозвался сидевший возле ларя белый от муки Буян, сортировавший по мешкам рассыпанное им вчера.
– Так что тебя раздевать пришлось.

– А кто меня раздевал?
– спросил я с надеждой, что одежда моя где-то здесь.

– Только не я!
– поспешил разочаровать меня Буян.

– Кто ж тебя мог раздеть кроме законной супружницы твоей ненаглядной?
– хохотнул Обжора, хлопнув себя по коленке пухлой, как большая котлета, ладонью.

– И за каким чёртом ты полез в болото?
– меланхолически покачал головой Вепрь.
– Вот ведь какой упрямый. Говорил тебе Медведь, чтобы не лазил ты в камыши, чтобы плюнул на стрелу на эту.

– Конечно, - поддержал его брат.
– Я же тебе говорил, не лезь за стрелой в камыши, муженьком станешь. Стрелу, конечно, жалко, у неё наконечник железный, а железо здесь, на болоте, втридорога. Но ведь как знал я, что где-то в камышах, на кочке, опять лягуха сидит, женишка караулит.

– Ага, - согласно закивал Вепрь.
– Сейчас аккурат срок. У них, у Лягушек, в эту пору брачный сезон. Мы в это время в трактире

сидим, специально не охотимся.

– Она хотя бы настоящая Царевна?
– робко спросил я.

– Кто их поймёт, кто их знает, этих Лягушек?
– отвёл взгляд в сторону Вепрь.
– Загадочные и таинственные существа эти твари зеленые. У них что ни Лягушка, то Принцесса, что ни Жаба, то Царевна... И бородавки от них, говорят...

– А может быть, Жаба не считается? Может, на Жабе не обязательно жениться?
– уныло вздохнул я, тайком посмотрев на руки, не выскочили ли на них бородавки.

– Как же, как же!
– ехидно отозвался Буян.
– Не считается. Ты вот поди это же самое ей скажи. Ты ещё попробуй её жабой назови, так она тебя живьём проглотит!

– Как же мне ее называть?
– растерялся я.

– Как, как, Царевной Лягушкой, вот как...

Из-за стойки вынырнула, как солнышко выкатилось, лысая голова Черномора, который торжественно разложил по стойке бороду, осмотрел меня, и сурово сдвинул брови.

– Нельзя в трактире без порток быть!
– заявил он строго.
– Иди немедля портки надень. Вот придёт Ярыжка, он быстро на нас донос сочинит.

– Ярыжка это ещё кто такой?
– не понял я.

– Он сидел тут вчера, возле стойки, с кружкой, кверху дном перевёрнутой. Это такой служка, вроде откупщика, или фискала...

– А это кто такие?
– спросил я, и без того тупо соображая с похмелья.

– Ты что, взаправду ни фискала, ни откупщика не знаешь?
– недоверчиво удивился Черномор.

– Чего ты удивляешься?
– не удержался Буян.
– Он же из этих, из новых. В городе рос, не на болоте. Откуда ему про ярыг, да про фискалов знать? Они все, которые новые, тёмные совсем, неучи, ничего толком не знают.

– Ну, про фискалов я кое-что знаю, - обидевшись на такую характеристику, зацепился я хотя бы за одно смутно знакомое мне слово.

– И что же ты про них знаешь?
– вкрадчиво спросил Буян.

– Ну, это так ябед называют...

– Эх ты!
– обрадовался возможности прервать мучительную работу Буян, который просеивал через сито муку, а после разбирал пшено и гречку.

И он с большим удовольствием занялся просветительской деятельностью. Он рассказал, что ярыги следили в царских кабаках за тем, чтобы там продавали только государственное вино, соблюдали монополию, а заодно и хулу всяческую на царя и власти слушали да доносили.

Откупщики откупали у государства право на сбор налогов: на соль, на вино, ещё на что-то, и собирали эти налоги самостоятельно, обращая прибыль в свою пользу. Фискалы следили за тем, чтобы налоги платили вовремя и полностью.

– Ну, это как у нас налоговая полиция, - обрадовался я.

– У вас, возможно, полиция, а у нас - фискалы да ярыги, - отмахнулся от меня Буян, окончательно уверовав в моё непроходимое невежество.

Мне было стыдно за свою необразованность, я потупил взор, но тут мои грустные размышления прервал хозяин.