Сердца в Атлантиде

Кинг Стивен

— Никаких катаний.

Мы пошли дальше. В те дни стоянка казалась мне огромной — сотни машин, десятки и десятки в каждом облитом луной ряду. Я с трудом вспомнил, где поставил «универсал» моего брата. Когда я последний раз побывал в УМ, стоянка оказалась в три, если не в четыре раза шире и вмещала тысячу с лишним машин. Проходит время, и все становится больше. Кроме нас.

— Пит? — Идет. Опять смотрит вниз на свои кроссовки, хотя теперь мы шли по асфальту, и листьев, чтобы загребать их ногами, там не было.

— А?

— Я не хочу, чтобы ты порвал с Эннмари

из-за меня. Потому что мне кажется, у нас это… временно. Ведь так?

— Угу. — Мне стало горько от ее слов. На языке граждан Атлантиды это называлось получить по шеям — но удивлен я не был. — Наверное, так.

— Ты мне нравишься, и сейчас мне нравится бывать с тобой, но это только симпатия и ничего больше. Будем честны. Так что если хочешь держать рот на замке, когда поедешь домой на каникулы, то…

— Держать ее дома на всякий пожарный случай? Как запаску в багажнике на случай прокола?

Она посмотрела на меня с недоумением, потом засмеялась.

— Touche [29] , — сказала она.

— В каком смысле touche?

— Даже не знаю, Пит… но ты мне правда нравишься.

Она остановилась, повернулась ко мне и обняла меня за шею. Некоторое время мы целовались между двумя рядами машин, пока у меня не встало настолько, что она не могла не почувствовать. Тут она чмокнула меня в губы, и мы пошли дальше.

— А что тебе сказал Салл? Не знаю, имею ли я право спрашивать, но…

29

Здесь: фехтовальный термин, означающий, что выпад противника достиг цели (фр.).

— …но тебе нужна информация, — сказала она резким голосом Номера Второго. Потом засмеялась. Грустным смехом. — Я ждала, что он рассердится или даже заплачет. Салл могучий парень и до чертиков пугает противников на футбольном поле, но чувства у него все нараспашку. Чего я не ожидала, так это облегчения.

— Облегчения?

— Облегчения. Он с месяц, если не дольше встречается с девушкой в Бриджпорте… только мамина подруга Рионда сказала, что она, собственно, женщина лет двадцати четырех — двадцати пяти.

— Прямо-таки защита от бед, — сказал я, надеясь, что прозвучало это спокойно и задумчиво. На самом деле я возликовал. Ну, а как же? И если бедненький нежносердечный Джон Салливан вляпался в сюжет песни в стиле кантри-вестерн в исполнении Мерль Хаггард, так четыреста миллионов красных китайцев насрать на это хотели, а я так вдвойне.

Мы уже почти дошли до моего «универсала». Еще одного драндулета среди таких же, но по доброте моего брата он принадлежал мне.

— У него есть кое-что поважнее нового любовного увлечения, — сказала Кэрол. — Когда в июне он окончит школу, то пойдет в армию. Уже поговорил с вербовщиком и все устроил. Ждет не дождется отправиться во Вьетнам и приступить к спасению мира для демократии.

— Ты с ним поспорила из-за войны?

— Да нет. Что толку? И что я могла бы ему сказать? Что для меня

тут дело в Бобби Гарфилде? И что все словеса Гарри Суидорски, и Джорджа Гилмена, и Хантера Макфейла только дымовая завеса и игра зеркал в сравнении с тем, как Бобби нес меня вверх по Броуд-стрит? Салл подумал бы, что я сбрендила. Либо сказал бы, что я чересчур умна. Салл жалеет чересчур умных. Говорит, что умничанье — это болезнь. И, может быть, он прав. Я ведь его вроде бы люблю, знаешь ли. Он очень милый. И еще он один из тех ребят, которые нуждаются в ком-то, кто их опекал бы.

«Надеюсь, он найдет какую-нибудь другую опекуншу, — подумал я. — Лишь бы не тебя».

Она взыскательно осмотрела мою машину.

— Ну, ладно. Она безобразна и настоятельнейшим образом нуждается в том, чтобы ее вымыли, но при всем при том это средство передвижения. Вопрос: что мы делаем здесь в то время, когда мне следовало бы читать рассказ Флэннери О'Коннор?

Я достал перочинный нож и открыл его.

— У тебя в сумочке есть пилка для ногтей?

— По правде сказать, имеется. Мы будем драться? Номер Второй и Номер Шестой выясняют отношения на автомобильной стоянке?

— Не остри. Просто достань ее и следуй за мной.

К тому времени, когда мы обошли «универсал», она уже смеялась, и не грустным смехом, но заливчатым, который я впервые услышал, когда на конвейере прибыл похабный человек-сосиска Скипа. Она наконец поняла, зачем мы пришли сюда.

Кэрол принялась соскабливать наклейку на бампере с одного конца, я с другого, пока мы не встретились на середине. И мы смотрели, как ветер кружит обрывки на асфальте. Au revoir [30] Au H₂O–4–USA. Прощай, Барри. И мы хохотали, просто не могли остановиться.

30

Прощай (фр.).

22

Пару дней спустя мой друг Скип, который приехал в университет с политической сознательностью моллюска, повесил на своей половине комнаты, которую делил с Брадом Уизерспуном, плакат, изображавший сияющего улыбкой бизнесмена в костюме-тройке. Одну руку бизнесмен протягивал для рукопожатия. Другую — прятал за спиной, но она сжимала что-то такое, из чего капала кровь в лужицу между его ботинками. «ВОЙНА ДОХОДНОЕ ДЕЛО, — гласила надпись. — ВЛОЖИТЕ СВОЕГО СЫНА!»

Душка пришел в ужас.

— Так ты что — против войны во Вьетнаме? — спросил он, увидев плакат. Думаю, воинственно выставленный вперед подбородок нашего любимого старосты маскировал шок и растерянность. Как-никак Скип в школе был первоклассным бейсболистом. И считалось, что он будет играть за университет. Его уже обхаживали «Дельта-тау-дельта» и «Фи-гамма», самые наши престижные спортивные общества. Скип был не какой-то болезненный калека вроде Стоука Джонса (Душка Душборн тоже завел манеру называть Стоука Рви-Рви) или пучеглазый псих вроде Джорджа Гилмена.