Сердца в броне
Шрифт:
Останин, каждый раз тщательно прицеливаясь, сделал четыре выстрела. Четыре бруствера, веером расположенные против левого борта танка, разлетелись в пыль.
— Гм, никого нет. Неужто сняли охрану? — сказал лейтенант, оторвавшись от смотрового прибора. — Готовься, Гриша!
…Чирков снова выскользнул из люка и пополз по минному полю. На этот раз он шел к своим не с пустыми руками. Лейтенант Тимофеев вручил ему схему расположения огневых точек противника.
— Передай, гляди, чтоб харчи память не отшибли. Обязательно передай, —
— Будьте спокойны, товарищ лейтенант, вручу по всей форме, — бойко ответил сержант. — Путь–дорожка мне знакома.
— Может, пошуметь немного, товарищ лейтенант? — спросил Останин, когда Чирков плюхнулся на землю. — Под шумок-то легче идти.
— Дай несколько очередей в полукруге, это отвлечет гитлеровцев.
Останин открыл пулеметный огонь короткими очередями, разворачивая башню пушкой то на правый борт, то вперед, пока силуэт Чиркова окончательно не растворился в ночной темноте.
— Ушел, — облегченно вздохнул Тимофеев, осторожно прикрывая крышку верхнего люка.
Потянулась длинная ночь ожидания. Никто не сомкнул глаз. Почему-то думалось, что Чирков вернется тоже ночью, но он пришел, как и в первый раз, перед рассветом. В вещевом мешке, набитом хлебом и свиной тушенкой, нашлось место и для десятка ручных гранат.
— А это мне весточка из дому, — ввалившись следом за мешком в танк, сказал он с улыбкой и вынул из кармана истрепанный почтовый конверт. — Лина пишет. Ишь как долго шло, истерлось все, прямо лохмотья.
— Наш-то адрес в полевой почте не учтен, — озорно улыбнулся Тимофеев и взял конверт из рук сержанта. — Это что же за Антипина пишет тебе? — спросил он, взглянув на обратный адрес. — Ты все хвастался своей женой, а письма получаешь от какой-то Антипиной. Непонятно, брат, непонятно…
— Тут и понимать нечего. — Лина Васильевна Антипина — это и есть моя жена. Пожениться-то мы поженились, а вот в ЗАГС сходить, зарегистрироваться времени не выбрали. Трактористом–механиком я работал в Боксито–Юбарской разведке, работы было по горло. Так и жили, верили друг другу. А тут война. Было нас шестеро братьев, все один за другим пошли на фронт. Пятого июля, в сорок первом, и мой черед пришел. Вот и осталась моя Лина Антипиной, а не Чирковой.
Тимофеев медленно, точно боясь, что поспешность плохо охарактеризует его, развязывал мешок. Он видел голодные, нетерпеливые взгляды товарищей, но продолжал делать свое дело с той же неторопливостью. Да и не мог он иначе — руки опухли, и пальцы не повиновались ему. Чирков помог развязать лямки.
— Не перегрузись, ребята, с голодухи. Хуже бы не было, — предупредил Тимофеев, распределяя продукты.
Рассвет встретили за завтраком.
С восходом солнца дружно ударила наша артиллерия. Она била по огневым точкам противника, обозначенным на схеме Тимофеева. Несколько артиллерийских и минометных батарей, пулеметных гнезд и дзотов врага полностью было уничтожено. Ребята радовались: значит, не зря они просидели тут взаперти.
Вечером 8–го
Стало еще холоднее.
Противник молчал. Только изредка взлетали осветительные ракеты. Желтыми брызгами они вонзались в потоки летящего снега и бесследно растворялись в нем.
В полночь сквозь вой ветра Тимофеев услышал слабый шорох у левого борта машины. Потом легкий стук в броню.
— Гранаты! — скомандовал он. Схватил «лимонку» и вырвал зубами чеку. Останин тоже приготовил гранату. Лейтенант осторожно приоткрыл люк и уже собирался бросить гранату, как до его слуха донесся чей-то шипящий голос:
— Танкисты, принимайте паек!
— Отставить гранаты! — громким шепотом скоман–довал Тимофеев и откинул крышку люка. Тотчас же туда просунулся и свалился вниз вещевой мешок, а следом за ним — другой мешок и лишь только потом в люке показалась голова в заснеженной ушанке.
— Это я, сержант Хасан Алиев. Со мной двое ремонтников. Комбат прислал узнать, нельзя ли на месте хоть частично восстановить ходовую часть, чтобы эвакуировать вас с помощью других танков. Мы осмотрели — нельзя: машина сильно вмерзла в грунт, вырубать надо.
Ее и пятью танками с места не сорвешь… Комбат разрешил покинуть машину.
Тимофеев несколько секунд молчал, туго сжимая в руке гранату с вынутой чекой, а потом громко спросил:
— Как, товарищи? Решайте!
— Не уйдем. Не оставим машины, — сразу раздались из темноты голоса. — Как можно? Столько терпели, еще маленько потерпим.
— Слышал Алиев? За помощь тебе наше танкистское спасибо, а командованию передай — не можем мы бросить боевую машину. Пока есть боеприпасы, пока мы живы, не уйдем!
Он не успел закончить. Желтоватый свет ракеты затрепетал в снежной пелене одновременно с трассой пуль, легшей возле самого танка. Алиев комом скатидся в снег. Почти тотчас же недалеко от машины разорвалась мина. Но Алиев с ремонтниками уже нырнули в ночную бездну. Они удалялись от танка под вой вьюги и вражеских мин.
Только теперь лейтенант выбросил в снег гранату. Взрыв ее потонул в общем грохоте канонады. Он захлопнул крышку люка.
К утру метель прекратилась, немного потеплело. Голубоватые снежные сугробы словно простынями укрыли израненное поле, затейливой лепкой нависли над стенками окопов. Тимофеев приоткрыл крышку люка и, стряхнув с ее кромки намерзшую наледь, с минуту стоял, как ослепленный. Обернулся к Останину: