Сердца. Сказ 3
Шрифт:
Мужчина резво отстраняет письмо и, поймав растерянный взгляд, поясняет:
– Я бы отправил Мамочку, будь она здесь. Мамочка любила выполнять грязную работу во имя чистоты Монастыря. Что же касается тебя, Луна…неужели жажда крови прошла? У молодых богов то естественно: сначала они вязнут во власти и способности отнимать жизни по прихоти, а затем боязливо тоскуют по спокойным временам.
– Не соглашусь только из-за твоего тона, – издеваюсь в ответ. – И из-за твоей насмешливой манеры.
– Только?
– У тебя
Не хочу. Ни того, ни того.
– Боюсь, даже замотивировать не смогу. Деньгами тебя вряд ли удивишь, влиянием пока ты обласкана за счёт Бога Удовольствий и Монастыря, информацией тебя одаривает твой «покровитель», а обещаниям моим ты не веришь.
– Если найдёшь, чем заплатить – я соглашусь. А до того времени – пытавшийся убить нас Бог Мира пускай же рассекает по землям и повторяет свои причуды.
– Что мешает мне отправить названных тобой головорезов сейчас?
– Интерес. Ты заинтересован в поисках моей уязвимости.
– Твоя правда.
А я незатейливо выведываю у Хозяина Монастыря, что бы он сделал и сказал, увидев Ману перед собой.
– Спросил, спит ли она с этим стариком, – выпускает вместе с дымкой Ян. – А затем, независимо от ответа, отправил бы убить его.
– Без права на выбор?
– Либо себя, либо его. Умница Мамочка выберет чужую жизнь, уж точно. Эта кошка, потеряв всякий вкус к жизни, умеет за неё хвататься.
Ян поднимает трость и с её помощью ковыляет к подоконнику.
– Если из-за тебя я останусь хромым – пеняй на себя, – грозится мужчина. А затем шутливо (по-старому) бросает: – Накажу! Да-да, наказания тебе не избежать.
И смеётся.
– Удивительно, – с грустной улыбкой подхватываю я. – Внешняя хромота тебя пугает, а внутренняя – нисколько.
– Иди сюда, радость.
Ян хлопает по коленям – сажусь подле; прихватывает за щиколотки и влетает грустным лицом в плечо. После всего этого…он жалеет меня. Жалеет в то время, как я не жалею его нисколько.
Очерчивающий меня мужской взгляд застревает в области распахнутой рубахи, на зияющем меж грудей восходящем солнце. При нынешних обстоятельствах – увязнувшим в линии горизонта, провалившимся, ибо время его пришло). Хозяин Монастыря касается выведенного рукой Гелиоса рисунка и, словно бы, обжигается. Я же танцую пальцами по костяшкам его пальцев, где выведена надпись об отсутствии святости. Первое, что я смогла прочесть на старом наречии. Первая и единственная истина, которая беспрекословно преследовала и Яна, и меня, и всех нас.
– Это сделал он?
Удивительно, что у Хозяина Монастыря не хватает духу назвать оставившего нас друга по имени.
– Да, это сделал Гелиос, – ударяю я.
– Разреши и мне оставить свою историю?
– Уже. Но давай.
Острые покалывания и заполняющие чернила вырисовывают на руке моей – меж
– Так и есть. Попала.
Бог
Женщина выходит из воды. Я расчёсываю белоснежные власы её белоснежной лошади. Смеркается, а потому неутомимый ветер обгладывает бледную кожу и велит стройному стану окунуться в шёлковые ткани. Халат падает на её плечи и тонким поясом обвязывает талию, которая обвязана рисунком ползущей змеи. Искуснее картины на теле мне видеть не доводилось.
Женщина приглаживает лошадь и одаривает меня искушающим взглядом. Обеих увожу в дом. Одну кормлю сахаром, другую – ласками. Обхватываю змею в несколько оборотов обхватившую её хрупкое тело. Женщина стаскивает с меня мантию и просит – для тепла – накрыть собою.
Женщина
Я наблюдаю за тем, как мужчина, склонившись над бумагами, выводит тончайшим пером искуснейший вензель. Я наблюдаю за танцующим на горизонте песком, что предвещает скорое прибытие или недавнее отбытие конвоя. Я наблюдаю за редеющей жидкостью на дне двух, примыкающих друг к другу, стаканах. Я наблюдаю за тлеющей сигаретой, оставленной мной в надежде, что мужчина сожмёт её в зубах и, нервно пересказывая чей-то разговор, докурит. Я наблюдаю за Яном и в пару секунд он видится мне былым: до всех наших разговоров, действий и близости. До нашей встречи. Таким, каков он был; каким мне полюбился.
Сбрасываю ноги с подоконника и упираюсь носками в край стола. Недовольный взгляд поднимается с пляшущих букв на меня, а рука обхватывает щиколотку, дабы столкнуть неугодный жест.
– Прекрати, Луна, – говорит занятый. – Ты знаешь правило: не прикасаться к столу.
Напористо привлекаю внимание, вычерчивая босой ногой рисунки по мужской рубахе.
– Прекрати, ну.
Отрывается от бумаг и обращается взглядом, желает прорычать, но вместо того ловит моё довольное лицо. А я ловлю его лицо, обхватывая руками и пригреваясь губами. Мне хочется поцеловать его таким, каков он был в наш первый поцелуй.
Но то не случается. Не чувствую его.
– Прости, – говорю я и быстро отстраняюсь, не позволив рукам взобраться по рукам.
Ян впопыхах прихватывает следом: с того начинается его безумие. Или же оно крепчает?
– Забудь, что я сделала.
– Как это возможно?
– Просто забудь. Выкинь из головы последнюю минуту жизни и занимайся своими бумагами дальше, ладно?
– Ты издеваешься что ли?
– А похоже?
– Да, Луна. На это и похоже.
Хозяин Монастыря откидывается в кресле и сердито скрещивает руки на груди.