Сердца. Сказ 3
Шрифт:
Хозяин Монастыря врывается в кабинет и гонит прочь из кресла. Кажется, сон обошёл его стороной. Почему он всё время бьётся за это проклятое место, если я даже мыслями не желаю его присвоения?
– У тебя какие-то дела сейчас? – спокойно вопрошаю я и медленно оборачиваюсь на крутящейся ножке стула. – Кому-то написать хочешь? Или нужно прочесть письмо?
– Ты не Хозяйка этого места, Луна.
Развожу плечами.
– Только твоя. Твоего сердца и твоей головы, а это много больше. Этого достаточно, чтобы…
– Ты забылась, радость, –
– Забылся ты, – парирую следом, – возомнив, что мир неизменен. Ты достиг своей высоты, достиг определенного уровня, поддерживал его, боролся за него…но не учёл, что всё меняется и всё не вечно – это природа вещей. И на смену тебе приду я. А после меня кто-то ещё. И ещё. Пока люди не вымрут, а они – паразиты – никогда этого не сделают; цепкий вид. Скажи, для чего ты в самом деле пришёл сейчас? Тебя до сей поры беспокоит война за Монастырь, Отец? Или поражение в другой войне не даёт покоя? Я всё ещё тебя ненавижу, Хозяин Монастыря, – говорю я.
– Взаимно, – отвечает он.
– Разница всё же есть.
– Какая?
Прижигаю:
– Ты ненавидишь, потому что не нашёл во мне любви. Я ненавижу, потому что нашла её в тебе. По пути мы разрушили окружающее нас и теперь с останков взираем на уничтоженное и попрекаем друг друга. Мы – те же паразиты. Смею только посочувствовать.
– Ты изменилась, Луна, – бросает Ян. – Мне горестно, что я имею к этому отношение.
Много на себя берёшь, папочка. Во мне всё это было – требовалось взбить почву и позволить ростку выйти. Ты не наградил знаниями, ты раскрыл потенциал для впитывания окружающих истин.
– А я благодарна. Вот только…
Хочу рассказать о предположении Бога Солнца, которым он обмолвился лишь раз, но мысль эта крепко засела в его седой голове и часто отражалась в задумчивом взгляде.
– Договаривай, – смягчающей интонацией обращается Ян.
– Ты веришь, что я не имею рода и корней? Веришь, что мой дом на краю земли и родители простые смертные? Ты веришь в это или ощущаешь исключительность, про которую мне нередко говорил Гелиос? Скажи, как есть.
Хозяин Монастыря впервой за всё время роняет взгляд.
– Воспитавшие тебя люди и есть родители, ибо взрастить и родить – различно; первое определяет выше крови.
– Но кровь определяет род. Скажи мне правду, – требую я. – Неужели твоя любимица её не заслужила?
– Бог Смерти говорил об этом спустя несколько дней, как прибыл конвой. И в конвое этом была ты. Помнишь? Про секрет, который стал известен лишь мне…
– Что сказал Бог Смерти?
Молчит.
– Говори немедленно, Ян.
Молчит.
– Говори!
– Что я иду против монастырских заповедей, принимая в послушницы богиню, родители которой из пантеона, но имена их – как и причина разлада пары – неизвестны.
Пытаюсь совладать с собирающимися в грозовые тучи эмоциями и отбрасываю безразличное:
– Что ещё сказал Бог Смерти?
– Пообещал: ты свергнешь Отца, – улыбается Хозяин
– Но… – задумываюсь. – Ты понимаешь, что не потревожь нас с Гелиосом, я бы не вернулась в Монастырь?
– Причина бы нашлась. Иная. Всё ведёт тебя к этому проклятому месту во славу выдуманных богов. Всё ведёт к нашему столкновению, понимаешь?
Покидаю кресло и подхожу ближе к Яну. Спрашиваю искренне:
– Почему не приказал избавиться от меня, Хозяин Монастыря? Почему не решил проблему на корню? Что мешало тебе избавить нас обоих от мучений и сомнений?
– Ты знаешь.
Почти смеюсь – оскалившись, не веря, убито:
– Не говори мне об этом мерзком чувстве, его ты не испытываешь – даже толики. Назови истинную причину.
– Я не знаю, – говорит мужчина. – Не знаю. Мне думалось…я не знаю! – вскрикивает и хватает меня, встряхивает за плечи. – Причин десятки и сотни. Я хотел всё изменить! Думал, изменимся мы сами и всё обойдётся. В какие-то моменты терял голову и слепо следовал сказанному. И жертвенность во имя тебя не казалась пустой, и жертвы на твой алтарь не казались напрасными.
– Я устала, – признаюсь поперёк признаниям и потоком озвучиваемым мыслям.
– Да, – кивает мужчина, – а потом ты делала так, – и он изображает моё пренебрежение, – и всё сводило: хотелось задушить тебя, только. Однако я всегда знал, что ты из пантеона, и всегда боролся с твоим вырывающимся, расчехляющимся характером и нутром. И вместе с тем не желал их подавлять…
– У Бога Солнца даже в мыслях не было усмирять виденное – он помогал, содействовал, воплощал. Почему у тебя не хватило сил и духа?
– Потому что я – не он, – обиженно швыряет Ян. – Понимаешь? О, Луна, ты идеально вписываешься в их семейство: словно всех перебитых братьев и сестёр некто выше и значимее нас – ложных богов – заключил в оболочку твоего тела и отправил ради наказания. Ты, Луна, одно сплошное наказание. За грехи и мысли, за всё. И только Гелиосу – нашему главному славному мученику – позволили лицезреть сублимацию его семейки в женском теле и вместе с тем преимущественно его нагибать, что он делал на протяжении всей своей жизни и без того.
– Как ты противен! – взрываюсь следом. – Говоришь это всё…тебя до сих пор цепляет, верно? Успокойся, Ян!
Отворачиваюсь и отхожу. Мгновение спустя прошу сменить тему:
– Ты узнавал, кто мои настоящие родители?
– Повторюсь, Луна, – устало протягивает Хозяин Монастыря, – твои настоящие родители остались в твоей деревне нефтяников, ибо они тебя воспитали и взрастили, они твои истинная семья.
Несколько гневно выплёвываю, не без злорадства и ехидства:
– Ты узнавал, кто зачал и родил меня? Подобная формулировка устраивает больше?