Сердце Ангела
Шрифт:
В полквартале от меня остановилось такси и высадило кого-то возле похожего на мечеть Центрального театра. Я крикнул водителю, чтобы не уезжал, и тот не стал закрывать дверь. В небольшом состязании с напористой дамой, мчавшейся через дорогу и яростно махавшей зонтиком, я пришел первым.
В ответ на просьбу отвезти меня на угол Сто двадцать третьей и Ленокс-авеню негр-водитель и глазом не моргнул. Очевидно, он решил, что я еду на собственные похороны и рад был напоследок содрать с покойничка. Мы ехали в полном молчании. Из транзистора на переднем сиденье остервенело тараторил
Через двадцать минут негр высадил меня напротив аптеки мисс Праудфут и умчался под звуки ритм-энд-блюза. Аптека была по-прежнему закрыта, и длинная зеленая штора на двери висела как поникший флаг разбитой армии. Я долго и безрезультатно стучался и гремел ручкой — никого.
Вспомнив, как Епифания говорила, что у нее квартира над аптекой, я прошел по Ленокс до входа в само здание и изучил почтовые ящики. На третьем слева было написано: «Праудфут — 2-Д». Дверь была не заперта, и я вошел внутрь.
В узком коридоре с кафельными стенами пахло мочой и вареными свиными ножками. По иззубренным от старости мраморным ступеням я поднялся на второй этаж. Где-то наверху спустили в туалете воду.
Квартира Епифании была в дальнем конце площадки. На всякий случай я позвонил в дверь, но мне никто не открыл.
Замок был ерундовый: у меня к нему подходило с полдюжины отмычек. Я надел резиновые перчатки и открыл дверь, инстинктивно принюхиваясь, не пахнет ли эфиром. В большой угловой гостиной окна выходили и на Ленокс и на Сто двадцать третью. Здесь стояла практичная мебель и африканские резные штучки.
Кровать в спальне была аккуратно застелена, справа и слева от туалетного столика из пестрого клена гримасничали две маски. Я осмотрел платяной шкаф и ящики комода, но ничего не нашел, кроме одежды и личных вещиц. На прикроватном столике стояло несколько фотографий в серебряных рамках. С них смотрела женщина с тонким, надменным лицом. Я узнал нежную грусть в изгибе рта, как у Епифании, но у этой нос был площе и глаза другие: широко раскрытые, безумные глаза одержимой. Это была Евангелина Праудфут.
Евангелина приучила дочь к порядку. На кухне было чисто, все стояло на своих местах. Ни грязных тарелок в раковине, ни крошек на столе. Единственный признак человеческого присутствия — свежие продукты в холодильнике.
В последней комнате было темно как в пещере. Выключатель не работал, и я зажег фонарик. Поскольку мне вовсе не улыбалось споткнуться об очередной труп, я прежде всего осмотрел пол. Очевидно, когда-то давно это была вторая спальня, но теперь и стены, потолок, и даже оконное стекло были выкрашены в густой темно-синий цвет. Поверх синевы вилась неоновая радуга. На одной стене сплетались цветы и листья, на другой резвились грубо нарисованные рыбы и русалки. Яркие звезды и полумесяцы смотрели с потолка.
Это был храм вуду. К дальней стене был пристроен примитивный кирпичный алтарь, уставленный рядами глиняных горшочков с крышками и похожий на ярмарочный прилавок. В центре стоял тонкой работы чугунный крест, увенчанный потрепанным цилиндром. Сбоку был привешен деревянный костыль. Множество оплывших свечей лепилось к кирпичу
На полке рядом с несколькими гремушками из тыквы и парой железных кастаньет теснились разноцветные бутылочки и кувшинчики. Над алтарем почти во всю стену был с детской наивностью нарисован грузовой пароход.
…Епифания в белом платье поет и стонет, живым сердцем бухает барабан, гремушки шепчут, словно змеи в сухой траве. Ловкое движение маленькой руки — и яркий алый фонтан.
Выходя из хамфо, я стукнулся головой о пару нарядных, обтянутых кожей тамтамов, подвешенных к потолку.
В шкафу в коридоре ничего не обнаружилось, зато, вернувшись в кухню, я заметил узкую лестницу, ведущую в магазин. Я спустился вниз, прошел в заднюю комнату и порылся в сушеных кореньях, порошках и травах, не очень-то представляя, что именно ищу.
В торговом зале было полутемно и пусто. На стеклянной столешнице прилавка высилась стопка нераспечатанных конвертов. Я зажег фонарик. Там был телефонный счет, несколько писем от поставщиков лекарственных трав, стандартное машинописное обращение от конгрессмена Адама Клэйтона Пауэлла и листовка какой-то медицинской организации, помогавшей беременным. В самом низу лежала картонная афишка. Мое сердце сделало сальто-мортале: с афишки на меня глянул Луис Цифер.
На нем был белый тюрбан. Его кожа была отшлифована пустынным ветром. Над портретом была надпись: «Эль Сифр, повелитель неведомого». По нижней кромке шли строчки: «В субботу, 21 мая 1959 года достославный и всеведущий Эль Сифр будет говорить с прихожанами в Новом храме надежды по адресу: Восточная 144-я улица, 139. Начало в 20:30. Вход свободный. Добро пожаловать».
Я припрятал афишку в дипломат: как не пойти, коли даром.
Глава тридцатая
Я запер квартиру, дошел до Сто двадцать пятой улицы и поймал такси напротив кафе «Пальма». Пока мы ехали по Вестсайдскому шоссе, у меня было достаточно времени для размышлений. Гудзон был черней ночного неба. Ярко освещенные трубы шикарных лайнеров светились на фоне складов на пристани, словно корабли собрались на морской карнавал.
Карнавал смерти! Вниманию почтеннейшей публики предлагается смертельный ритуал вуду! Спешите, не то опоздаете на ацтекское жертвоприношение! Впервые на арене, спешите, спешите!
Не дело, а цирк шапито. Ведьмы и ясновидящие. Клиент, наряженный как арабский шейх. И я — деревенский пентюх посреди карнавала, ошалевший от фокусов и ярких огней, смотрю на экран в театре теней и не могу понять, что движет фигурками.
Надо было найти бар поближе к дому, так, чтобы можно было потом доползти до собственной двери. «Серебряный брус» на перекрестке Двадцать третьей и Седьмой авеню вполне подходил. Как я попал домой после закрытия — не помню, может быть, на четвереньках. Как нашел свою кровать — тоже загадка. В ту ночь сны казались живей яви.