Сердце ангела
Шрифт:
— В мои планы не входил ужин при свечах. Тем более, в подобной ситуации. Я требую, чтобы вы немедленно объяснили это происшествие.
Она стояла у камина в позе негодующей королевы: плечи гордо развернуты, подбородок вздернут, а руки спокойно опущены вдоль туловища. Она не засовывала их в карманы, не теребила пуговицы, не поправляла волосы и не переминалась с ноги на ногу. Оба мужчины, не имевшие представления о том, сколь важна для модели выразительность тела в статике, интуитивно оценили это.
«А она не так проста», — решил Язвенник.
«Интересно, чего она стоит в постели?» — прикинул Фистулин. — «Похоже, не даром американцы
Однако бардачки в сауне обкомовской дачи, устраиваемые после «мероприятий», вызывали у Фистулина значительно больший энтузиазм. Годы были молодые, да и сельские комсомолочки со свекольным румянцем нравились ему куда больше нынешних шлюх. Кроме того, нервишки стали пошаливать, голова делами забита, времени на активный «релакс» не наскребешь. И пошли нелады.
Вначале жена как-то нехорошо загуляла — с помощником Фистулина «по спортивной работе», командиром боевой бригады, бывшим тяжелоатлетом и махровым бабником. Потом девочка одна, целый месяц при Фистулине в месаллинах состоявшая, начала анализировать где не надо его мужские достоинства. Прошел слушок, что выдохся Василий Шакерович, и в постельных делах чистый ноль. Ситуация требовала корректировки.
Он подошел к Вите и заглянул ей в глаза снизу вверх, оценивая тактические возможности. «Высокая, блин, и стоит, как солдат у Мавзолея. Винтовки не хватает. Не смотрит на меня, словно мусор под ногами замечать не хочет». — Сделал неприятные выводы Фистулин, не любивший худых и высоких женщин.
— Я хочу знать, в чем дело, — повторила она, чеканя слова, как на официальной аудиенции.
— Давайте посидим по-хорошему, выпьем и все спокойно обсудим, — сделал Фистулин ещё одну попытку разрядить напряженность.
— Не стоит затягивать время. Ведь у вас есть ко мне какие-то просьбы?
— Просьбы?! — Хлопнув себя по круглым бедрам, Фистулин с кривой улыбкой плюхнулся на стул. — Здесь просят меня. А я — требую. Ну ладно, послушай внимательно, может, договоримся, дорогая. Значит так… Я тебя похитил. Первое, — хочу получить выкуп. Второе — подложить свинью кое-кому из московских чинуш и показать, кто здесь хозяин. Третье, — это, считай, десерт, — намерен провести с тобой ночь. Ну, как полагается, фрилав, то есть фак. — Для доходчивости своих слов Фистулин изобразил пальцами соответствующую фигуру и, заметив вспыхнувшее негодование американки, поспешил её успокоить. — Нет, нет! Мисс меня неправильно поняла, — это не насилие. Это любовь за деньги. Назовите вашу ставку, плачу наличными. Торговаться не стану.
Пощечину Вита отвесила размашистую и звонкую. «Ишь, как у неё все ладно выходит, тренированная, стерва», — не без удовольствия отметил Язва и поспешил урезонить вскочившего было с кулаками шефа.
— Успокойся, Василий. Глупая, молодая, сама не понимает, с кем связалась. Сейчас мальчиков позову, пусть они её урезонят.
— Сбрендил, Язва — она ж американка!
— А тебе-то что? Пусть их президент до тебя дотянется — руки коротки.
— Отставить. Отведите даму в её комнату, — скомандовал Фистулин. Плиз, мадам. Бай-бай, — показал он на дверь американке. А когда девушка под конвоем Харча скрылась, потер горящую щеку.
— Ты когда-нибудь видел, Язва, чтобы меня кто-то бил?
— Забудь, Василий, это женщина — слабый пол. К тому же ты её обидел: похитил, деньги требуешь. Чего ж ещё ждать?
— Женщина?! Шлюха… Американская б… Знаем мы, каким местом там у них валюту зарабатывают… Стол сделал, подарок давал… Брезгует, будто мы здесь хуже ихних вонючих негров. Садись, Никандр. Небось, от перевода в горле высохло.
Усевшись за стол, Фистулин разлил в рюмки коньяк. Заняв место напротив, Язва недовольно поморщился: изысканный, накрытый на двоих стол тяготил его.
— Слушай, давай, хоть цветы уберем. И свечи эти фиговы. Даже неловко как-то — сидим парочкой в таком интиме… Что говорить станут?
— Тебя тюрьма напрочь испортила. В МГУ учили-учили, в армии мозги вправляли-вправляли, я здесь уже который год воспитательную работу провожу, а тебе все Матросская тишина снится. Покушать по-человечески не можешь. Извращенец. — Фистулин опустил на пол вазу с изысканной цветочной композицией и могучим пшиком задул свечи.
…В спальне Вита огляделась. Ее страж остался у дверей, сев на обитую голубым атласом банкетку. Противная ухмылка не сходила с его холеного лица, на голове щетинились тщательно ухоженные, выстриженные с геометрической точностью волосы. Похоже, ситуация забавляла его.
В центре обставленной с аляповатой роскошью дорогого борделя комнаты размещалось широкое ложе под шелковым, фестонами и оборками украшенным покрывалом. На картинах в стиле Буше резвились с кавалерами розовотелые, полуобнаженные дамы. Вита устало опустилась на край кровати, охваченная внезапной сонливостью. Ей захотелось уснуть, отключиться от тревожных мыслей и все усиливающейся досады. Как наивно она доверилась переводчику, пренебрегая советами Хью, без всяких сомнений позволила увезти себя с бала и, по существу, передать бандитам! Вита не сомневалась, что скоро её выручат, но чувствовать себя одураченной было чрезвычайно противно. Решив проявлять в дальнейшем осмотрительность и жесткость, не вступая ни в какие дискуссии с наглыми мафиози, она провалилась в тревожную дрему.
… - Ну вот, наша красавица даже ещё не разделась. Ай-я-яй! Мы забыли предоставить леди горничную! — Возле кровати стояла уже знакомая Вите пара. Только «хозяин Москвы» переоделся по-домашнему — в длинный атласный халат, а от Худого за версту несло крепким одеколоном.
— Не оставлять даму грустить в одиночестве — обязанность хозяина. Для полноты картины мы решили собрать публику. Ведь леди привыкла выступать перед большим зрительным залом, — галантно пояснил хозяин.
В комнату вошли и встали по углам ещё двое охранников. Затем в дверях появился Игорь. На его белой рубашке с оторванным воротом алели пятна, из рассеченной губы сочилась кровь. Он мог отереть её лишь плечом, с трудом выворачивая скованные за спиной руки. Вита в недоумении села, плохо ориентируясь в происходящем — в голове все ещё стоял туман.