Сердце Анубиса
Шрифт:
Останься, осень. Твоя музыка живет во мне, и выворачивает меня наизнанку, и вязнет в ушах твой звон, и никуда от него не деться, и я не могу ни петь, ни играть, потому что кощунственно перебивать твой залетный голос, который быть может, завтра исчезнет навсегда.
И я люблю твои джазовые аккорды, звучащие на грани гармонии и хаоса.
И я люблю жить на этой грани, дышать этим звоном, ходить от него пьяным, чувствовать, что твоя собственная музыка зазвучала в унисон, и сердце твое бьется в ненормальном ритме, и хочется умереть, ибо лучше ничего не будет на этой грешной земле.
Останься, осень. Скоро пойдет снег и все будет правильно.
Не будет…
И не надо.
Ах ты, осень, желтая, беспутная, с каплями на умерших листьях, с голыми ветками, с селезнями и утками, с тоской в глазах, с водкой в крови, пьяная-пьяная, сволочь, нежная, как заячий мех, с голубыми до боли глазами, уходящая в какой уж раз от сотворения мира.
Шелест, шелест…
Стая Одинокого Ветра-4
«Туберкулез — по понедельникам и четвергам.
Сифилис — по средам и пятницам.»
Митрич отдал мне за две бутылки водки свой старый черно-белый телевизор. Задней крышки у него не было, переключателя каналов не было — один штырь, передней панельки тоже не наблюдалось. При всем при этом показывало это чудо очень даже неплохо, а звуком обладало сногсшибательным. Я сколотил из четырех досок и куска оргалита подобие тумбочки, на которую водрузил чудо и часа пол лазил по крыше, ловя сигнал, который о физике и не слыхивал. Антенну Митрич мне по широте душевной просто подарил и принял непосредственное участие в ее установке. Выглядело это так — Митрич, высунувшись наполовину из окна со стаканом водки, смотрел как хамелеон — одним глазом на крышу, вторым — на экран и орал:
— Выше! Нет, ниже! Вообще пропало! Выше! А ну вправо разверни! Во, бля! Теперь влево! Ах, чтоб тебя!.. Да не бегай ты как слон, шифер продавишь. Все, приколачивай! Ну, за сказанное! — слышится страстный, как у морского котика, выдох…
Две бутылки водки мы выпили, ясно, вместе, так что продажа телевизора была сделкой весьма и весьма условной. Все это время Карат бегал по двору, разминая лапы, и весело лаял на голубей.
На этом мероприятие под названием «communication» не закончилось. Мы еще с час тянули сто пятьдесят метров полевого телефонного провода по крышам и прочим высотным местам до моего окна — я нелегально подключился к линии, идущей до маленького домика с громким названием «КПП». Оно осталось еще от бывшего здесь когда-то военного городка.
Заканчивали уже в полной темноте. Митрич пошел пройтись до своего КПП, проверить ворота и покормить Грея — мрачную черную немецкую овчарку без всяких признаков доброты. Грей жил в загородке, рядом с КПП и днем его не было видно — спал. Только ночью и только Митрич выпускал его на территорию. Никто и никогда не ходил здесь в это время, ибо Грея знали и этого было достаточно.
Карат же подружился с ним мгновенно, как только попал сюда. Уже в первую ночь, когда я привел его на мехдвор, они вдвоем устроили кошачью охоту, закончившуюся предрассветным концертом. Никаких котов они и близко не поймали — не те это были мурлыки. Огромные и грязные, не боящиеся даже амбарных крыс, эти ночные призраки сидели под луной на коньке крыши и даже не шипели на собак. Лают — ну пусть себе лают. Срали мы на них. Потом им это надоело и они сами ушли
Карат убежал с Митричем. Он уже знал, что в это время Грея выпускают и хотел с ним пообщаться. Я позвонил пока Федору — просто, чтобы проверить телефон.
— Алло, Федор, это я.
— Привет. Что случилось?
— Да ничего, телефон проверяю. Запиши номер, на всякий случай. Я протянул себе ветку от Митрича. 48, а дальше все семерки. Не забудешь ни в жисть.
— Я о тебе, алкаш, и так никогда не забуду. Тут ко мне уже полподъезда приходило с претензиями. Ты зачем бутылки в окно выбрасывал?
— Только на газон, только на газон. И только ночью.
— А что за гондоны под диваном?
…Вот тут Федор был прав. Уходя, я сделал генеральную уборку. Но под диван, конечно, заглянуть забыл. Сейчас Федор начнет свирепеть. Пора переходить на английский. Он это любит. Заодно послушаю, как у него с языком после Англии.
— Sorry, Fred. It’s my mistake. Very, very sorry. But it was Vasja. I mean he had a finger in the pie.
— Finger? I thought it for another organ… I’m gonna kill’em.
— It would be right solution. Your English now is more perfect than usually. Had you some problem in England? I say — language problem?
Вот сейчас он будет добреть! Или нет?
— Ha-ha. You know people complimented me on my English, but I understood a little. In the end I’ve begun to comprehend but was time for me to go home.
— How much did you drink?
— I was a total abstainer. Two months. Imagine? — It’s unbelievable! And how are you now? Listen Fred, I’ve got a bottle of vodka.
Я нагло врал. Ее уже и половины не было. Но я-то знал, что Федор в это время из дома не вылезет.
— «Siberian», Fred. 45 proof!
Я гнал дуру. Водка была обычная «Пшеничная». Да еще и поддельная. Палево такое голимое, что пиздец!
— Sorry. I have very many problems. After you. And moreover I must get up early tomorrow morning.
— It’s a pity… Bye, then!
— Bye, Алкаш!
Краем глаза я все это время смотрел на экран телевизора, шла какая-то мура с Гомесами и Педрами. Потом начались местные новости. И красивая дикторша с казенным голосом вдруг начала говорить о собаках.
— «… За последние два месяца, по данным Госсанэпиднадзора, в городе появилось много бродячих собак. За это время отмечено более тысячи случаев нападения на людей, из которых 32 человека госпитализировано. В эту статистику не попали, разумеется, лица, которые не обращались по этому поводу в лечебные учреждения…».
На экране прошли кадры, где на фоне грязного фургона с надписью «Спецавтотранс» два конченных отморозка пытались связать два слова об их героической работе. Один из них показывал изуродованный палец. Потом вдруг отморозки с видеоэффектом ушли в диафрагму и возникла городская свалка. Съемки велись издалека, на пределе возможности трансфокатора. На большом расстоянии от оператора стали заметны несколько собак, быстро передвигающихся в одном им известно направлении.