Сердце Аримана
Шрифт:
Неподалеку от нее, затерянный в хаосе маленьких домишек и лавок, стоял еще один сторожевой донжон, такой же древний с виду и, казалось бы, забытый и позаброшенный. Но внутри эта руина выглядела совсем иначе - по крайней мере, первый ее этаж. Тут было круглое пустое помещение с толстыми стенами, сложенными из каменных глыб, мрачных, шершавых и грубых; ничто не украшало их темной поверхности. Под ним проходил темный и узкий коридор, ведущий к Железной Башне и дальше, к королевскому дворцу и его подвалам, располагавшимся и под самим зданием, и под его боковыми флигелями, и под обширным садом. Тайну этого подземного хода знали полдюжины людей во всем аквилонском королевстве; сам Конан пользовался им, когда желал внезапно и без помех добраться до кварталов тарантийской бедноты.
Поднявшись
Ему хотелось промочить горло - не игристым аргосским, не пряным и изысканным офирским, а пивом, напитком простонародья и солдат, предпочитавших его любому вину. Крепкое и неразбавленное пиво подавали в "Храбром щитоносце", хозяин коего, низкорослый, жирный и добродушный Жакон, в прошлом отличался завидной воинской выправкой и служил наемником в разных армиях и разных землях. Воспоминания о днях боевой молодости не оставляли его и теперь: выпив пару-другую кружек, Жакон, вытирая испарину с жирных щек, любил поведать своим посетителям о былых боях, стычках и победах; со слов его выходило, что только его клинку обязана Аквилония нынешним процветанием и богатством. В завершении своих историй толстяк обычно начинал горячиться и клясться милостью Митры, что все поведанное им - чистая истина, хоть никто с хозяином "Щитоносца" и не собирался спорить. Порой доходило до того, что Жакон, разволновавшись, сметал со стола посуду и еду, нанося тем самым себе же урон и убыток. Над ним потешались - впрочем, не зло: старого Жакона в городе уважали как человека, который никогда не откажет ближнему в помощи и охотно даст в долг пару монет под самые малые проценты.
Конан не раз жаловал "Храброго щитоносца" своими посещениями - и ради его хозяина, и ради отменного пива. Правда, хоть он и относился к Жакону с добродушной иронией и доверял ему, но рассказов кабатчика слушать не любил, как не любил и всякого иного хвастовства. Жакон это чувствовал и в присутствии короля никогда не позволял себе выступать с недозволенными речами.
Едва лишь король появился на пороге кабака, как шум смолк, все головы повернулись к нему, а затем, словно по команде, посетители уткнули носы в свои тарелки, кружки и кубки. Здесь знали, что владыка не поощряет излишнего внимания к своей особе - тем более тогда, когда он собрался по старой памяти хорошенько выпить и закусить. Конечно, во дворце и еда, и вино были получше, но пивом своим Жакон гордился не зря. Но не только пиво привлекало Конана; случалось, желал он посидеть в обычном кабаке, в компании кузнецов и горшечников, отставных воинов, мелких торговцев и просто бездельников; посидеть и послушать их ругань и цветистые проклятия, самому облегчить душу, а порой и метнуть кости, выиграв или проиграв горсть медных монет. Здесь ему было хорошо; прошлое вспоминалось уже без горечи и тоски, да и прошлое словно бы не было прошлым, а обращалось в настоящее. И временами представлял король, как выйдет он сейчас на узкую грязную улочку, поправит на поясе меч, доберется до ближних городских ворот, а там - снова в путь. Через леса, поля, другие города и земли…
В кабаке вновь поднялся привычный шум; зазвенели кружки, застучали кулаки по столам, сухо щелкнули кости в роговых стаканчиках. Жизнь продолжалась!
Усевшись на огромном табурете, предназначенном только для него, Конан тоже стукнул кулаком, подозвал хозяина и для начала потребовал кувшин пива и баранью ногу. Кабатчик, гневным шипеньем отогнав слугу-подавальщика, сам принес пиво и мясо, с поклоном поставил на стол и наполнил вместительную кружку. Под одобрительный гул король в три глотка опорожнил ее и, обтерев рот краем плаща, принялся за баранину. Вцепившись крепкими
Наконец грузный широколицый горожанин с тремя подбородками, по виду напоминавший мелкого ремесленника или торговца, нерешительно откашлялся, не решаясь заговорить, а потом, заметно побледнев, произнес:
– Мой государь, если позволишь…
– Ну?
– промычал король, не отрываясь от кружки с пивом.
– Прости, если покажусь тебе назойливым… Уже пару дней по базарам ходят слухи, будто во дворце что-то неладно… Что чужеземные послы - да провалятся они к Нергалу!
– покушались на твою священную особу, на королеву и на юного принца-наследника…
– Откуда ты это взял?
– обглодав кость, Конан бросил ее на блюдо.
– Люди говорят… И потом, позавчера собрали в твой дворец всех магов, колдунов да тех искусников, что шарят по чужим кошелькам. Маги сгинули, и никто о них не пожалеет, а искусники вышли назад и поползли от них всякие слухи…
– Жаль!
– сказал Конан.
– Жаль, не подрезал я им длинных языков!
В кабаке зашумели.
– Помилуй, владыка!
– слышалось со всех сторон.
– Помилуй и поведай, благополучен ли ты!
– И твоя прекрасная королева!
– И наш принц!
– Не сотворили ли вам чужеземцы какого зла?
– Гнать их! Гнать - и все тут!
– Все они злодеи, поклонники Сета и Нергала!
– Пусть поразит их бесплодием Иштар! Пусть отсохнет у них все от пупка до колена!
– Ну-ка, тихо!
– гаркнул Конан.
Шум утих, но глаза, в которых король видел и вопрос, и упрек, продолжали смотреть на него отовсюду. Конан встал, перевернул пустой кувшин и стукнул по дну его кулаком, расколов на три части. Затем он обвел взглядом кабак и собравшийся в нем народ, и, глубоко вздохнув, пробурчал:
– Кром! Ничего не случилось. Видите, я силен и благополучен, а значит, сильна и благополучна наша держава. А кто думает по-иному, того я прикажу повесить вниз головой на городских стенах. Прочие же могут жить спокойно. Так и живите! Ешьте, пейте, веселитесь и не забывайте платить положенного в королевскую казну! А что касается чужеземцев, так с ними я сам разберусь. Быстро и справедливо! Все, злоумышлявшие против меня, уже в Железной Башне, и кишки их наматыватся на клещи палача.
Он сел; облегченный вздох пронесся под низкими закопчеными сводами. Какое-то время люди обсуждали королевские речи, делились сплетнями да слухами, потом разговоры их незаметно перетекли к обычным делам - о видах на урожай, о ценах на рыбу, вино и хлеб, о том, что перед грядущей войной с южными соседями вздорожали все товары из кожи и железа, а доброго коня теперь и днем с огнем не сыщешь. Конан снова взялся за баранью ногу и, вгрызаясь в нее, понял вдруг, что не хочет больше ни есть, ни пить. Нет, пить он, пожалуй, все-таки хотел, и потому взглядом показал Жакону на кружку. Опрокинув ее в горло, он положил на стол серебряную монету и поднялся.
– Государь, - робко молвил паренек, сидевший за столом у самого входа, - скоро праздник в честь светлого Митры, день осеннего солнцестояния… Ты покажешь нам талисман? Увидим ли мы Сердце бога?
– Нет. Меня не будет в Тарантии.
– Но, быть может, милостивая королева…
– Ее тоже не будет, - сказал Конан и быстрым шагом вышел из дверей "Храброго щитоносца".
Ему потребовалось не слишком много времени, чтоб миновать лабиринт извилистых улочек и добраться до нужного места. Перед ним была дверь - совсем неприметная, выходившая в столь же неприметный закоулок, каких в Тарантии насчитывалось сотня или две. Ну, а если говорить о таких неприметных дверях, то их, вероятно, оказалось бы не меньше десяти или пятнадцати тысяч.