Сердце и Думка
Шрифт:
— И оба ранены…
— Да кто же, кто?
— Однако ж, чтоб не испугать многих, потому что многие принимают большое участие в одном из соперников, я предуведомлю, что раны обоих не опасны: подвязав руку черным платком, можно показываться в общество, и тем интереснее будет для многих.
— Но скажите, пожалоста, кто?
— Главное лицо… отгадайте? Адъютант…
Лели затрепетала.
— Неужели…
— Князь Лиманский.
— Шутите! — А другой?
— Также какой-то Адъютант; но не интересен, — не знаю даже и фамилии.
— И за кого, сказали вы?
— Догадывайтесь.
— Неужели
— Да, за Dame des eaux d'Ostojenka. [48]
— Может ли это быть!
— Что ж, это мило: кавалеры обязаны проливать кровь свою за дам. Я не знаю, которая бы не пожелала, чтоб все московские Damoiseaux [49] передрались за нее. Это облегчает выбор.
47
дама с Озера(фр.)
48
дама с Остоженских вод (фр.)
49
волокиты, дамские угодники (фр.)
— И вы наверно знаете, что за Dame du Lac?
— Наверно.
Лели готова была вскрикнуть: неправда! — так затронуто было ее самолюбие мнимою причиной дуэли.
Но она только глубоко вздохнула, с беспокойной досадой, даже с ненавистью в душе к неизвестной, которую называли Dame du Lac. Она желала непременно узнать, кто эта соперница, лишившая ее славы быть предметом дуэли.
Прошел целый месяц; князь Юрий не являлся в общество, где прилив новых лиц и новостей заставил скоро забыть даже и о том, существует ли Юрий на свете: жить там и не показываться на глаза значит то же, что быть покойником. Но для Лели это убийственно; едва она только помыслит: может быть, он умер от раны! — тоска как будто перельется по всему ее телу, а сердце, кажется, хочет вырваться из груди, оставить Лели.
Но настало время собраний, объявлен маскарад. Не по душе Лели забавы рассеянного света, но она едет: может быть, там встретит кого-нибудь, кто скажет ей что-нибудь про Юрия.
Задумчиво ходила она в текучей толпе, вокруг толпы неподвижной среди залы, как на острове, — вдруг видит перед собой Адъютанта… Радостное восклицание замерло у нее на устах; но глаза ее ясно высказали: вы живы! я вас вижу! о, как я рада!
Лиманский не имел права поклониться ей; но взглядом своим он встретил ее как знакомую.
Он прошел, Лели оглянулась назад, и он оглянулся.
В глазах есть что-то заменяющее слова: «Мне нужно сказать вам хоть одно слово!»
Лиманский понял этот немой язык; вскоре подошел он к Лели. Она подала ему руку; глаза ее заблистали радостью.
— Если б вы знали, как я боялась за вас! — сказала она ему со всею откровенностью сердца.
— Мне дорого ваше участие, — отвечал Лиманский, — но, может быть, подобное же участие вы принимаете и в моем сопернике… скажите?
— Ах, нет! он был так дерзок, он готов был обратить на меня общее внимание…
— Я его наказал за это.
— Но и вы также ранены…. Скажите, вы
— Я желал бы, чтоб она имела последствия! — отвечал Лиманский, значительно взглянув на Лели.
Она поняла эти слова и понеслась в круг кадрили, как дух, не прикасаясь к земле, как цветущая роза, облеченная легким облаком.
В танцах, как в опьянении, высказывается все, что лежит на сердце. Тут заметны для наблюдателя и любовь, и досада, и зависть, и равнодушие. В выражениях лица и в движениях есть также язык неумолкающий, невольный порыв высказывать мысли и чувства. И ничем не высказывается так хорошо первая радость влюбленного сердца девушки, как движениями под звуки музыки: кажется, что она плавает в волнах этих звуков, исчезает, появляется снова пылающей зарей. Мать любуется на нее, подруги завидуют, и никто не понимает, отчего она так ловка, хороша и пленительна?
В эти минуты на взор счастливца она отвечает взором, на слово согласием, на чувство взаимностью, увлекаемая и travers'ee и cha^ine, она расстается с ним со взором грусти; но, вырвавшись из фигуры, где его нет, она быстро летит к нему, и взор ее слетается с его взорами.
Кадриль кончилась; утомленный кавалер Лели торопится в галерею, чтоб вздохнуть свободнее. «Эта девушка стоит того, чтоб забыть для нее бесчувственную Зою!» — говорит он почти вслух, восхищаясь издали красотою Лели.
Несколько вечеров, несколько домов общих знакомых открывают всегда путь сперва к сердцу, а потом в-дом.
Лиманский вскоре приглашен уже и отцом, и матерью Лели на вечера. Князь, ротмистр, имеет состояние, хорош собою — чего же больше нужно для самолюбия родителей и для счастия дочери? В дополнение: взаимная любовь, и — дело решено.
Князь Юрий вскоре становится уже своим в доме. Он свободен в обращении с Лели, как брат; говорит ей, что хочет, целует ее руку, когда вздумает; он повсюду ее спутник. Недоставало еще только решительного объяснения. В этом случае мужчина всегда медлит, отклоняет решительную минуту воплощающегося блаженства, чтоб насладиться долее сбывчивостию желания; а женщина торопит эту минуту, не постигая наслаждения духовного, предвкушающего сбывчивость: в женщине слишком много нетерпения и пылу, который требует существенности.
Однажды пробирался Лиманский подле Лели сквозь толпы гуляющих в парке. Мимо их медленно прошел офицер в шинели.
— Кто это такой? — спросила тихо Лели. — Как он злобно посмотрел на вас!
— Неужели вы не узнали его?
— Нет…
— Вы не узнали моего соперника?
— Неужели это он?
— Как будто вы видите его в первый раз? Вы шутите!
— Уверяю вас, я его совсем не знаю; когда он подошел ко мне на балу, я, задумавшись, приняла его за вас…
— О чем же вы в это время думали?
— Это одна моя тайна, и ту хотите вы выведать? Лиманский понял эту тайну; но он хотел на откровении
Лели основать и свое собственное признание в любви и намерение просить ее руки.
— Скажите мне вашу тайну! — повторил он убедительным голосом по возвращении с гулянья.
— Что я думала?.. вы хотите знать? непременно?..
— Хочу знать непременно, — сказал Лиманский, взяв Лели за руку, — может быть, от этого зависит мое счастье! скажите!..
— Я думала… — отвечала Лели, покраснев и потупив взор, — я думала о белой розе, которая была первым залогом моей любви, с которой вместе я отдала и свое сердце…