Сердце и камень
Шрифт:
Лето. На улице — ни души. В лугах уже скошены травы, на зеленых отавах — тишина. На стогах, словно вырезанные из черного граба, неподвижные орлята и ястребы. Да еще под горой чья-то фигура. Там, где криница. Из нее, из той криницы, как до сих пор помнит Федор, брала воду их мать. Прозрачную, вкусную воду. Отец говорит, что в войну криницу засыпало бомбой. Кто же там возится под горой? Какой-то добрый человек, возможно, из тех, кто пил отсюда воду до войны. Разве пойти помочь?
Взял в одну руку свою палку, в другую — лопату и пошел, опираясь на нее, как на костыль.
К его удивлению, человек, копавший землю, не помнил вкуса криничной воды. Был он молод, хоть и с бородкой клинышком, с усиками. Из-под белого соломенного брыля выглядывали длинные волосы. Одет чересчур опрятно для такой работы — в костюме, резиновых сапогах.
«Какой-нибудь местный философ-чудак? Или стиляга? — пытался отгадать Федор. — Стиляга — откуда ему здесь взяться, — да он и копать не стал бы».
— Бог на помочь! — кинул он шутливо.
— Спасибо, — ответил тот. — Боги сказали, чтоб и вы помогали.
— А я вот их и послушался. А вы уже немало набросали.
— Еще надо снять на три-четыре лопаты. Тогда откроем старый сруб, и можно будет вынуть верхние бревна.
Федор копал, сидя на краю ямы. Землю бросал за спину.
— Вы из Новой Гребли? — спросил он, вытирая вспотевший лоб. — Не геолог?
— Кто, я? — Человек с бородкой продолжал копать в каком-то странном, быстром ритме. — Скажу — сразу убежите.
— Думаю, нет. Я с самим Мефистофелем вот так рядом сидел, водку пил, — усмехнулся Федор.
— Ну, я не Мефистофель. То — вражья сила. Я — противник ему. А я вас тоже что-то не знаю.
— Не удивительно. Я оставил село задолго до того, как эту криницу прикрыло землей. Для вас это давно было, а для меня — как будто вчера.
— Как же это понять?
— Да так. Летал я на фотонной ракете, которая обгоняет время, — продолжал шутить Федор. — Для меня — год, а для вас и других людей — свыше тридцати.
— Это на той, что из Эйнштейновой сказки?
— Почему из сказки. А может, и будет такая ракета, которая обгонит время.
— Я не верю.
— А во что же вы верите?
— Во что? В бога.
— Разве вы?.. — Внезапно догадка возникла в голове Федора.
— Поп. Вот видите, пили водку с Мефистофелем, летали на фотонной ракете, а сейчас убежите от обыкновеннейшего попа.
— Нет, зачем же мне бежать...
Но, говоря по правде, Федор был немало удивлен, Кто же он, этот поп? Читал Эйнштейна! Федор знавал только в детстве одного попа. Жил этот поп неподалеку от них. Федору даже случилось раза два-три заходить к нему в сени. В стаде, которое пас Федор, была и его корова. Дальше сеней поп не пускал. В сенях свисали с матицы мешки с зачервивевшим салом. Об этом попе люди говорили, что он держал на замке свою печь, а детей крестил дома, чтобы не отпирать церковь и не тратиться на свечи. Хотя тогда шел уже тридцать третий год, но этот поп, тыча своей палкой в сторону учительского граммофона,
А этот... Перед деревом стоит его велосипед. На руке — часы со светящимся циферблатом. Чудак, или больной человек?
— И вы действительно верите в бога?
Федор даже и не знал, как сорвалось с языка. Ведь это то же, что спросить у сумасшедшего, не сошел ли он с ума, ау вора, не крадет ли он.
Поп выпрямился, оперся на лопату, с легкой насмешкой взглянул на него и ничего не ответил. Они стояли друг против друга, эти люди из двух разных миров и времен. Однако новый век наложил свой отпечаток и на попа.
Когда-то, еще будучи малышом, теперешний поп поверил в бога. Его подвел под три сложенных перста священник, стоявший у них на квартире. Однако с богом семинарист Зиновий распрощался в семинарии. Но зато там он поверил в назначение церкви; она облагораживает людей, наполняет высшей моралью их души. Люди сами по себе ничтожны, над ними непременно должно быть что-то высокое. Они забыли покорность. Они оскверняют землю и в конце концов уничтожат ее своей техникой. У него стынет все внутри, когда его пятилетний сын лепечет. «Не хочу в целковь! Хочу пилотом!» Он не пустит его в школу. Пусть растет в уединении, а образование он даст ему сам.
— Расщепленный атом неизбежно приведет людей опять к богу, — промолвил, наконец, отец Зиновий, заправляя высунувшуюся из сапога штанину. — Люди страшатся атома и ищут от него защиты. А где страх, там и бог. Они придут сюда, — указал он длинным пальцем на старую церквушку.
— Сюда? Придут.
— Значит, и вы верите?
— А почему же... Они придут сюда учиться истории. В музей.
Какое-то мгновение поп смотрел на Федора, затем поплевал на ладони.
— Вы, наверное, учитель?
— Бывший.
...Федор шел домой, а мысль его то и дело возвращалась к попу. «Чего это он вдруг за криницу принялся? Уж, конечно, не без умысла! Не хочет ли он таким способом завоевать какие-то права на церковку? Тогда напрасны его чаяния».
Но даже такие мысли не могли замутить той тихой радости, которая наполнила его вместе с усталостью, будто он уже напился из криницы мягкой ласковой воды.
— Тату! — сказал он, приставляя лопату к стенке сарая. — А знаете, с кем я криницу копал? С попом.
— С батюшкой! Ой, у нас такой славный батюшка! — выпрямилась под навесом Липа, жена Василя. Она собирала в мешок стружки. Мешок держал ее девятилетний сын Мишко. — А до чего ж бескорыстный... Чем только живет. Вон по другим селам: за крестины — по пятьдесят рублей, за венчанье — сто, а он — кто сколько даст.
— А разве в нашем селе венчаются? — втиснулся в разговор Мишко, скосив на дядю хитрые глазенки. — Еще никого...
— Ты все знаешь... А ну, марш за книжки! Не хочет, совсем не хочет учиться, — пожаловалась Федору Липа. — Разве из такого оболтуса что-нибудь путное выйдет? Может, так, конский прохвессор. Вон и девчата в колхозе кровью науку изучают... У других дети и на инженеров и на агрономов... Вон Дзусь, и не ахти как умен, и то на учителя выучился.