Сердце и камень
Шрифт:
И все же в этих глазах на стене — глубокая скорбь. Точь-в-точь как у нее тогда, в час прощания. Только один раз в ее глазах он видел скорбь. Глаза Марины всегда смеялись. А вот тогда, когда загудел паровоз и красноармейцы спешно прыгали на ступеньки вагонов, ее глаза, испуганные, спрашивали, просили.
— Не жди, я не вернусь к тебе, — сказал тогда Федор. — Не развелись еще, так... война развод даст.
Вспоминая эти глаза, он написал ей из госпиталя. Они, да еще страшная тоска вложили в его пальцы карандаш. Пришел ответ. Марина спрашивала, какая рана, где он сейчас?
Какая рана? Остался без обеих ног и глаза.
И снова — взгляд на стену. Глаза печально улыбаются ему, что-то говорят... Впрочем, нет. Это не Маринины глаза. Другие. Еще более скорбные, кроткие и ласковые.
Наверное, видели они не одно горе, не одну любовь. Вечно любящие, вечно тревожные материнские глаза. В памяти Федора всплывают глаза матери. Нежные, ласковые.
Вдруг что-то вспугнуло мысли Федора. Он сразу даже и не понял что. Оглядевшись, заметил — сгустились в церкви сумерки, а сверху загудело, словно перекатывали по куполу тяжелые колоды. Он вылез через отверстие. Синяя туча уже обложила полнеба. Она быстро мчалась с востока, заволакивая тревожным мраком долину. Тугой, как тетива, ветер бил в грудь, толкал назад.
«Может, здесь переждать дождь? — подумал Федор. — Да нет, успею...» И пошел вниз, к дороге, широко размахивая палками. Он уже ступил на сухие дорожные кочки, как внезапно сбоку, из камышей, ударил порыв ветра. За ним второй, третий... И вдруг затрещали, зашумели вокруг, как живые, камыши, а травы испуганно разбежались волнами по долине. Над дорогой, вблизи села, встал огромный столб пыли. Могучий вихрь закружил сухую ботву, листья, ветви. Голубь, быстро взмахивая серыми крылышками, спешил от села к лесу, но вихрь преградил ему путь. Он завертел сизого голубя, швырнул его в траву. Федор даже наклонился, чтоб посмотреть, куда он падает, и в этот миг новый сильный порыв ветра ударил в грудь. Федор покачнулся, протянул руку, пытаясь ухватиться за ветку вяза, — песок залепил ему глаза, и ветку он не поймал. Упал больно грудью на дорогу. Лицом угодил в колею. А когда поднимался на руках, вихрь уже метался возле церкви, меж дубов. Раскачивал, надвигая дубам на глаза кудлатые шапки, а потом вырвался и умчался прочь. И снова засветило солнце, а по дороге стучали о сухую землю тяжелые капли. Купались в дождевых волнах ласточки, летали низко, почти над самой землей.
Хотя поднявшийся ветер и пронес над долиной тучу, она все же успела окропить Федора дождем. «Надо было все-таки переждать в затишке», — думал он, сворачивая на стежку, сбегавшую в отцовский огород, и уже через силу волоча ноги. Он впервые прошел столько. И в голове — тяжелый туман; палки, казалось, въелись в ладони до самых костей. Федором теперь овладело одно желание — быстрее добраться до отчего дома, упасть на постель! Он спешил к хате, а навстречу плыла песня. Вот она затихла. И вдруг — девичий смех, да такой заразительный, что и подсолнухи, как показалось Федору, удивленно повернули головы. Этот смех словно снял боль в руках. Смех оборвался — это девушки увидели его и отступили с тропки. Он сразу узнал их: сегодня он видел их на фотографии.
— Добрыдень, племянницы!
— Добрыдень! — Это старшая, с короткой прической. В руке у нее небольшой красненький чемоданчик.
— Здравствуйте! А мы вас с Оксаной видели. Думали, парубок какой-то
— Яринка... — Оксана, покраснев‚ — опустила длинные ресницы.
— Так и есть — парубок николаевский, — пошутил дядя. — Значит, будем знакомы. А вы куда это с чемоданом?
Ответила снова Яринка:
— Оксана в Киев едет. Хочет осмотреться, куда бы аттестат подать. Все никак не выберет. Она уже два года отработала в колхозе.
— А ты?
— А я только год... Боится Оксана: как-то там будет в Киеве. А чего бояться?
— Что ж, желаю тебе, Оксана, выбрать институт по сердцу.
«Только по сердцу», — это уже в мыслях.
И Федор опять почувствовал боль. Тропинка сбегала садом, вдоль плетня.
Баба Одарка постелила ему в маленькой, переделанной из кладовой комнатке, у окна. Федор отказался от ужина, лег. Усталость одолевала тело, но сон не шел.
Стемнело. Ночь рассеяла на небе звезды. В верхнем, левом стеклышке окна — большая вечерняя звезда. Где-то далеко-далеко звенит песня, и на ее волнах дрожит и раскачивается звезда. В сердце тоже начинает звенеть какая-то неведомая струна. Эта струна, как видно, связывает его сердце и ту далекую звезду. Сколько ей лет? Тысяча? Миллион? Наверное, из диких чащ еще смотрел на эту звезду древний человек. Он был одинок, и струна эта звенела громче. Она звучала для него и песней, и жизнью, и вещей силой: вечная струна человеческого сердца. Теперь эта струна тоньше, звенит нежнее, и мелодия более мягкая. Уже где-то летают стальные спутники, но они не пересекают этой струны.
Песня оборвалась. Вместе с нею оборвалась и эта неведомая нить. И жаль стало песни. Так хотелось, чтобы она и дальше убаюкивала его. «Нужно провести радио. Музыку буду слушать», — промелькнула последняя, уже сквозь сон, мысль.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Вас в селе читать не научили? — окошечко с надписью «Администратор» сердито стукнуло, спрятав рассерженный припудренный носик.
Оксана даже испугалась этого окрика. Да, она видела клочок бумаги с надписью: «Мест в гостинице нет», — но постучала в окошко совсем не она, а этот парень в высокой городской шляпе.
— Это по моей вине... — Немного смутившись, пытаясь прикрыться беззаботностью, он перекинул с руки на руку легкий плащ. — Что же, отправимся дальше. Напротив «Ленинградская»...
— Я уже была там. — Оксана взяла чемодан.
Парень вынул из бокового кармана измятый листок бумаги, скользнул по нему взглядом и бросил в корзину у выхода.
— Остается «Киев».
Они пошли по улице вниз.
— Там тоже нет. Я уже везде побывала...
В Оксанином голосе — растерянность. Парень взглянул на нее и проговорил успокаивающе:
— А вы не падайте духом. Не на полюс приехали. Говорят, на выставке места всегда есть. Поедем туда.
— Так это же за городом?
— Ну и что же... Эй! — подпрыгнув паренек поднял руку с плащом. — Такси!
Большая черная машина мягко подминала под себя распластанные поперек асфальта тени. Оксане и самой было чудно, как это она согласилась сесть в машину, — ведь хлопец ей совсем незнаком. Правда, в его лице ничего злого... Какой-то он немножко странный. Но с портфелем, одет опрятно.