Сердце и камень
Шрифт:
Оксана после долгих колебаний поддалась на его уговоры. Она ступала по мягким коврам, будто по моховой подушечке над топью. Ведь ресторан — это роскошь и в то же время такое место, куда девушкам совсем не подобает заходить. Там пропивают большие деньги, там завсегдатаи — стиляги, туда с нечистыми намерениями водят таких, как она, молодых девушек обольстители. Разве она не читала об этом много раз в книжках! Правда, с нею Олекса. Какой из него обольститель!
Олекса, и сам редкий гость ресторанов, делал вид, будто он тут как дома. Блюда старался
— Вы уже съели? А я гренки несу. Бульон едят с гренками.
В первое мгновение он утопил глаза на донышке тарелки, а потом они вместе с Оксаной долго и весело смеялись. Зато теперь оба старались незаметно подсмотреть, как на соседних столиках едят чехохбили. И дальше весь вечер Олекса светился радостью, Оксана только чуть-чуть пригубила рюмку, но Олекса сегодня познал вкус коньяка. Да почему и не выпить один раз? Его работа будет опубликована в республиканском журнале. Сегодня такой голубой вечер! Напротив него сидит девушка, на которой останавливают взгляды едва ли не все мужчины в ресторане, а она смотрит только на него. Взгляд ее бодрит и вместе с тем обжигает Олексу.
Домой ехали в такси. Электрические фонари комично раскачивались, кивали Олексе белыми, надетыми набекрень шляпами.
— Смотрите: сопьется ваш муж, — шутливо пригрозила, отдавая им ключи, Власовна.
Олекса попробовал работать, но из этого ничего не вышло. И он снова уселся возле Оксаниной кровати. И опять любовался голубыми волнами, плескавшимися в ее глазах. Он ласкал взглядом ее руки, лицо, волосы, Волосы у нее мягкие и нежные, а возле уха завиваются золотым колечком. Это колечко беспрестанно щекотало сердце Олексы.
— Не хочется уходить... Долго не засну, — сознался он.
Смотрел на нее, и бурная волна захлестывала его мозг. Сквозь эту волну пробивалась, металась трезвая мысль, но он не давал ей высвободиться.
На кровати Оксаны, в изголовье, — букетик цветов. Она сама насобирала их в лесу, пристроила над подушкой. Цветы словно раскачивались перед его глазами. Вот сейчас... Вот сейчас они упадут на пол, рассыплются красивой радугой.
— Оксана... — Он присел на ее кровать и зашептал горячо, а губы сохли на ее щеке. — Ты красивая, Оксана, ты... — А дальше уже что-то совсем неразборчивое.
— Уходите, Олекса, уходите! — шептала Оксана в ответ, легонько отталкивая его руки.
Огонь, клокотавший в нем, переливался ей в грудь, сковывал волю. Она дрожала, как в лихорадке. «Что я наделала!.. Что я...»
— Олекса!.. — Она собрала всю свою силу, чтобы не дать ему обезволить себя совсем. «О, неужели я такая?.. Неужели я такая плохая?» — билась испуганным голубем мысль. — Не нужно, Олекса, слышишь?..
Теперь она уже защищалась по-настоящему. Но он не слышал ее слов, не чувствовал сильных толчков в грудь.
Укоризненно
Лишь на рассвете он погрузился в пьяный мутный сон. Красный букетик цветов остался висеть у Оксаны в изголовье.
Утром они не могли глядеть друг на друга. У Олексы трещала голова, он был противен сам себе. И вместе с тем с удивлением и страхом заметил, что его ночное безумство не прошло. Теперь оно захватило его всего целиком.
Свежий, собранный Оксаной пучочек цветов по-прежнему горел у нее в изголовье. Днем они ходили в театр, в кино, потом просто бродили сквозь тополевую метель по киевским улицам. Дважды Олекса заходил в редакцию, там его задерживали для мелких исправлений; он что-то делал, что-то писал, но мысли его кружились только вокруг Оксаны.
А Оксана — ей стыдно было самой себе признаться в этом — ждала вечера и одновременно боялась его. Они оба горели незатухающим желанием. Мир замкнулся в них обоих. Она тоже ощущала непреодолимое влечение, но у нее хватало сил преодолевать его: девичий стыд, страх побеждали.
Это были лучшие дни их жизни. Они не знали, что таких уже не переживут никогда... Ведь даже бессмертники, вечные цветы, не так радуют взор в холодном зимнем окне, как на живой, зеленой грядке.
О, как тепло на сердце у Оксаны, как хорошо, когда он рядом, когда касается щекой ее щеки! Она никогда не знала такого ощущения. Что-то новое открывалось ей, наполняло тревогой и счастьем.
Вечер накануне воскресенья был самым тяжелым для Оксаны. Она с ужасом чувствовала: еще минута, еще одно его нежное, горячее неистовство — и она перешагнет тот порог, за которым для нее останутся только слезы...
Она уже плакала от жалости к нему — хорошему, милому — и от злости на себя. А еще плакала от того, что не знала, любит ли он ее действительно, или это кипит в нем внезапная страсть. Он шептал ей нежные слова, ласкал взглядом.
Олекса верил в свои слова. Он их не говорил еще никому. Раньше бросалась в глаза то одна, то другая девушка, И все они даже не знали, что нравятся ему. Все‚они были словно марево. А Оксана... Нет, она не марево. Она его настоящая любовь. В его голове в последние дни неотступно жила одна мысль, и он лелеял ее, как ветерок буйную траву.
В воскресенье утром Оксана стала собираться в путь.
— Не могу, Олексочко, больше, — говорила она с мольбой. — Я ехала на четыре дня. Сестра Яринка побьет меня и так. Она отпускала на несколько дней Киев поглядеть и институт выбрать. Да и зачем мне оставаться?..
Он взял ее руки в свои, сжал крепко, но не больно и, глядя ей в глаза, сказал: — Нужно, Оксана... Я все эти дни думал... Я приеду к тебе, к вам. Навсегда... Ты же мне говорила, что у вас агроном вышла замуж и уехала.