Сердце матери
Шрифт:
Неожиданно над головой загрохотал гром. Наползла черная туча.
— Пойдем скорее, — заторопился Саша, — не то промокнешь и опять будешь кашлять.
— Давай лучше под деревом постоим: все равно до дома добраться не успеем.
— Нет, мы переберемся на другой берег Ушни и зайдем к Карпею. Это близко.
Выбрались из малинника, сбежали по крутому берегу к реке, где у ивы была привязана лодка. Река потемнела, сморщилась. Туча сизым крылом закрыла солнце.
От берега до избы Карпея бежали по лугу, перепрыгивая через ряды скошенной травы.
Карпей еще в окно увидел детей и широко распахнул дверь в избу.
— Добро пожаловать,
Карпей был охотник и рыболов. Жил бобылем. В хате у него стояли стол да скамейка, зато стены сплошь были увешаны пучками трав, сетями, вершами, капканами. В избе пахло свежим сеном.
Ульяновы любили этого статного, красивого и доброго старика. Илья Николаевич называл его поэтом в душе. Карпей прожил долгую жизнь, много видел и умел хорошо рассказывать.
— Вовремя приспели, — повторил Карпей. — Я только что из лесу воротился, мед добывал.
Карпей принес из чулана деревянную чашку, полную коричневатых медовых сотов.
Аня и Саша макали куски хлеба в мед и, запрокинув головы, ловили ртом золотистые капли.
Дед Карпей взглянул в туески, похвалил — хорошую малину собрали.
— А какой сегодня день-то? — хитро прищурившись, спросил он.
— Четвертое августа, — ответили разом брат и сестра.
— Вот то-то! Сегодня день Авдотьи-малиновки. Аккурат в этот день малина доспевает. Потому и удача вам.
За окном лил дождь, шумный, светлый.
— Ишь, припустился, — прислушался Карпей.
Аня выглянула в окно. Сквозь сетку дождя за Ушней видно освещенное солнцем поле.
— Грибной дождь!
— Ан нет! — возразил Карпей. — Грибной дождичек мелкий, теплый, с парком, а этот с холодком. Грибной дождик позавчера сеялся. Сеногноем его еще зовут — много сена губит. А этот дождь спорый, значит, скорый.
— Когда мы за грибами пойдем? — спросила Аня, страстная грибница.
— Денька через два. Самая пора маслятам. В бор пойдем, сосны там прямые, словно свечки стоят, под ногами мох, как перина.
Дождь действительно закончился быстро.
— Я вас через Ушню провожу, — сказал дед. — После дождя река бурливая, не ровен час, душегубку опрокинет.
Саша разулся.
— Я пойду босиком, а ты в лодке мои сухие сандалии наденешь, — сказал он сестре.
Аня попыталась возражать, но Саша сумел убедить, что это устраивает именно его — походить по мокрой траве босиком…
Карпей и Саша вели лодку против течения. Густые заросли ивняка сменил сосновый бор, звонкий, как гусли. Дождя здесь не было, но парило, пахло смолой и земляникой. За лесом раскинулось поле, а через него пролегал Владимирский тракт.
Карпей вгляделся в пыльное марево и велел Саше подгребать к берегу.
По Владимирской дороге медленно двигалась группа людей.
— Святая Владимирка, людскими косточками мощенная. — Карпей снял картуз, перекрестился. — Сколько каторжников по ней в Сибирь прогнали! Тыщи. Не многие обратно воротились… Гляньте, как они скованы промеж себя.
Каторжан было двенадцать человек, шли они по двое в ряд. Между обоими рядами покачивался железный прут, и к нему прикованы цепи от наручников.
Люди двигались по дороге, как серые тени, едва отличимые от пыльного тракта.
Аня и Саша, сцепившись за руки, в молчании следили за этой процессией, пока она не скрылась в лощине.
— Страшно как, когда живых людей железными цепями сковывают! — Аня не сдерживала слез.
Карпей вытер ладонью вспотевший лоб, надел картуз.
— Я,
Он присел на корму, вынул из кармана берестяную табакерку.
— Не забыть мне одного утра. Осенью это было. Шел я на охоту, шел по этой самой Владимирке и уж хотел в лес своротить, вижу — вдали пыль клубится. Партию ведут. Пригляделся — нет, не арестанты. Больно мелкий народ. Подождал, пока ближе подойдут. Гляжу — глазам не верю. Детей гонют, ведут, как взрослых арестантов, строем. Только что без кандалов… На каждом шинель надета и полы за пояс подсучены, чтобы по земле не волоклись. Идут босиком, а через плечо у каждого сапоги, за ушки связанные, висят. Все детишки по восемь — десять лет. Самому старшенькому не боле четырнадцати, как тебе, Сашенька…
Карпей затянулся козьей ножкой. Ветер подхватил синее облачко дыма.
— Какие глаза на меня глянули, сердце сковали. Большие, черные, по-младенчески открытые, ни слезинки в них, а мука страшная. Впереди махонький идет, вот такой… — Карпей показал рукой чуть повыше кормы. — Ему бы на коленях у мамки сидеть, в бирюльки играть, а он шинель пудовую на плечах тащит… Поглядел на меня круглыми черными глазами — только дитё так в душу заглянуть может. «Что за ребятишки?» — спрашиваю солдата, а у самого от ужаса зубы лязгают. «Жиденят ведем, — отвечает солдат. — По царскому указу в Сибирь гоним, да уж не знаю, сколько до места доведем. Почитай, половину вдоль дороги закопали. Хлипкий народ. Маета с ними». Сообразил я тогда, что это еврейских детей на царскую службу гонют. Двадцать пять лет полагалось им солдатчины отбыть. «Позволь, — говорю, — служивый, хлеб мой им отдать». — «Не порядок это», — буркнул солдат и погнал их вперед. Я старшенькому успел краюху сунуть… Солдаты идут и следят, чтобы ровными рядами по уставу шли, чтобы с ноги не сбивались. Для порядка мертвых из списка чиркают, для порядка несколько душ на место приведут. Вот какой он, царский порядок! — гневно закончил Карпей.
— За что это их? — спросил тихо Саша побледневшими губами.
— По царскому указу. По царскому порядку.
— Подлость это, — прошептала Аня, вытирая слезы.
Дети попрощались с Карпеем. Шли молча, оба потрясенные. Саша остановился, оглянулся на Владимирку.
— Ты права! Подлость это… Низость… Ненавижу царя!
Пришли домой.
Пятилетний Митя еще с крыльца увидел сестру и брата и кинулся им навстречу. Схватил туесок с малиной, взвизгнул от радости.
Саша поднял братишку на руки, заглянул в его блестящие черные глаза, такие радостные и счастливые, доверчивые глаза ребенка, которого все любят и ласкают. Прижал к себе и осторожно опустил на землю.
Вечером Саша, Аня и Володя сидели на крылечке, смотрели на тусклые огоньки деревни, за которой проходила Владимирка. Саша поведал Володе о том, что они видели по дороге и слышали от Карпея.
Аня, повернув лицо к Саше, громко прочитала:
Любовью к истине святойВ тебе, я знаю, сердце бьется.И, верю, тотчас отзоветсяНа неподкупный голос мой…Саша, обхватив за плечи Аню и Володю, привлек к себе и, переводя глаза с одного на другого, взволнованно ответил: