Сердце: Повести и рассказы
Шрифт:
В канун покрова Кирюшка вышел на работу скучный. Такой знаменитый праздник, в году раз, а погулять будет не на что, разве что поднесут.
От покупки коровы у них оставалось полсотни, и он к этим деньгам давно уж примеривался, вот подойдет козырной, стребую с Антонины хоть две красненьких. А тут позавчера она возьми да и надумай идти на четверговый базар за поросенком.
Уж очень распалилась на свое хозяйство, корова есть, так мало ей, давай еще и поросенка. У мужа она, конечно, спросилась, прежнего самоуправства теперь не
Как выложила свое решенье, помялся, пошмыгал носом. Что тут скажешь?
— А на кой он нам? Чем мы его кормить будем?
— Ну как чем? За этим не станется. Я маленького куплю, недель об трех. Перво-наперво снятым молоком буду выпаивать, куда нам его девать, и так горшков не хватает заквашивать. Выправится, картошек начнем давать, очистки, огребки всякие, неужели не лучше, чем так зазря на огород выплескивать?
Кирюшка помолчал.
— Все-таки это, как бы сказать... Больно ты не ко времени удумала. Не ко времени, да. К празднику-то с чем останемся?
Антонина удивилась, будто и не понимает.
— А что же к празднику? Слава богу, всего напасли, не как те года. И масла сбили, и сметана есть, и творог, нога лежит баранья, сам выменивал. Чего ж тебе, орехов, что ли, волоцких? Так, чай, не святки.
Кирюшка хотел прямо объявить, что не орехов ему нужно, не девка, да тут рядом с женой стояла Катюшка, прислушивалась, и как-то не выговорилось. Он сидел насупившись, жена смотрела на него со смешинкой в глазах, и очень хорошо заметил, как она чуть подтолкнула Катюшку локтем.
— Так я, значит, утречком, чем свет и сбегаю, на скотном отпросилась.
— А за дитёй кто будет ходить? — спросил он угрюмо.
Младшая девочка у них вторую неделю болела, билась кашлем.
— Катя посмотрит, в шекеме завтра занятиев нету. И уж ей полегчало, девочке. Вчерась в больницу носила, фершал градусник ставил, сказывает, повернуло на поправку. Да я ведь и не на целый день, мигом обернуся.
Он встал, пошел к двери, злой. Разве бабу переговоришь?
— Загорелось тебе. Что они, деньги, сопреют, что ли, лежамши? — Надел шапку и вышел.
Вчера к обеду Антонина воротилась, купила-таки. Выпустила из мешка, ничего, складненькая такая чушечка, забегала, они ее с Катькой давай кормить, смеются. Им, может, и в радость, ну, а ему-то...
Говорит, всю полсотню, как есть до копеечки и отдала. Кто ее знает? Ушла на скотный, заглянул в сундук, поворошил, ничего нету. Не за пазуху же к ней лезть.
Эх, ну и подходит праздничек, хуже буден. Другие-то четвертями таскают, запасаются. У Горбуновых вон и браги наварили три ведра, такое удовольствие пойдет. А у них что? Опять не как у людей.
Согнувшись, он продвигался вдоль своей борозды вровень с другими бригадниками, выбирая из мокрой распавшейся земли выпаханную картошку, кошелкой таскал к кучам; возле одной сидели рядком на соломе бабы, обтирали клубенек за клубеньком, кто тряпицей, а больше пальцами. С самого утра сегодня впервые за столько недель распогодило, день занялся голубой,
Раздумывая о своем, Кирюшка старался не отставать от звена, однако и пропускать, небрежничать ему тоже не хотелось. Картошки. Очень уж добро-то увесистое, крутое; пища. Как-то совсем не гоже оставлять его в земле на пропажу. И просто последнее время привыкал попристальней следить за тем, что делают руки, глаза сами смотрели: чисто? нет, вот еще клинышек, пучок, снопок рассыпанный; запахивал, подбирал, связывал. С тех первых Красавкиных дней не очень явственно, но вое же шевелилась в нем охота не то кого-то отблагодарить, не то, как сказал тогда начальник Карманов, показать себя. И не для бригадира только показать, а для себя самого; вот, значит, гожусь и я в дело, не плоше я других. Решения никакого не было, никуда он там не записывался, так, самотеком, помаленьку охота переливалась в работу.
Вот и сейчас, хоть и невесело ему было, он старался позорче вглядываться в разваленный лемехом гребень, выковыривал пальцами те картофелины, что сидели поглубже, не брезговал и мелочью. Оглядывался на пройденную от края гряду, ишь ты, как рассыпалась, перемесил дочиста, попробуй посбирай за ним. Но не очень-то наоглядываешься, надо поспеть за рядом. Манька Дергачева вон как бежит. После нее, конечно, пройти, так еще на два воза хватит, а все-таки пускать девчонку вперед себя не расчет.
Чтобы ничего не пропустить и поспеть и управиться, приходилось попроворней нагибаться, половчей двигать руками, рысцой оттаскивать полные кошелки. И чудно: во всем этом была даже какая-то забава, несмотря что горели под присохшей коркой настуженные руки и, когда разгибался, тосковала спина. Запал, интерес пробивали насквозь это грязное, нехитрое дело, и от них понемногу сплывало огорчение.
К полудню вернулся Попков, с утра его вызывали куда-то. А вскоре объявился на поле сам начальник Карманов. То там, то тут поблескивала на солнце его желтая куртка, за ним неотступно ходили Фатеев и Отсек. Они подошли и к ихней бригаде. Попков покликал к себе Будылина Семена, Сухиничеву, Паньку Глухова, комсомольца, еще двоих-троих, всё ударники, гуртом повел их к Карманову. Сбившись в кучку, долго стояли, разговаривали. Кирюшке почему-то обидно было на них глядеть, его вот не позвали, что ж он, дурее Сухиничевой? И, может, им раздавать что будут? Но, когда стали расходиться на обед, все узнал.
Велят завтра и во весь праздник работать. Нужно, дескать, поскорей убраться с картошкой, боятся заморозков.
Пробираясь по скользкой тропинке через гумна, он размышлял, как это все разом повернулось. Вот так козырнули. Вот так попили бражки. Его даже веселье взяло. Ай да погуляли. Не очень-то распрыгаешься, намахавши за день спину. И как же, окончательно это порешили пли будут еще обговаривать? Наплевать, я пойду, мне все равно не праздновать. Другие как там хочут, а я пойду. Чего мне сделается?