Сердце статуи

Булгакова Инна

— Он отлучался в самое горячее время за сигаретами. Его хождения взад-вперед по улице могли кое-кого испугать.

— Отлучался? — переспросил Иван Петрович. — Надолго?

— Ну, на полчаса.

— Это он сам сказал?

— Не о нем речь. Иван Петрович, я попросил вас прихватить спортивный костюм…

— Прихватил. Что дальше?

— Его надо сдать на экспертизу: та ли это одежда, что я привез вам из Германии. Вот глядите, мы тут втроем… — я достал из кармана пиджака фотокарточку, которую

вдруг у меня вырвал Сема и ошеломленно уставился на изображение.

— Ванюша, я… — пробормотал он отрешенно.

— Ты верный осведомитель.

— Какое это теперь имеет значение… — бормотал Сема, как из другого мира. — Ну, мы играли в покер.

— Поздно, Сема, доигрались! Ты мне надоел… да я и сам себе надоел. Признаюсь, Макс.

— В чем?

— В трусости.

Всего лишь! Сема, конечно, соображал, к чему дело идет, и вклинился меж нами, как паралитик на колесиках.

— У меня возникло желание дать показания.

— У тебя было сколько угодно возможностей.

— Пожалеете!

— Я предупреждал. Теперь выслушаем версию Ивана Петровича.

— Да, этот костюмчик я приобрел на родине.

— Потому что подарок был…

— Ты угадал: подарочек был в крови.

Жутко все-таки слышать от человека нормального (пусть и с комплексами) неприкрытое признание — не в трусости, нет! — в ненависти. Да ведь я ее всегда чувствовал, еще с первой встречи в больнице… а может, с позабытой юности.

— Иван, за что?

Он пожал плечами.

— Это уж вы между собой выясняйте. Я всего лишь свидетель.

— Ты всего лишь… — Сема умолк и вдруг рассмеялся мелким надрывным смешком. — Дурачки мы, ребята!

Да, передо мной противники достойные, на равных, мой профессор прав. Мне страстно захотелось вывести их из себя, взорвать болезненный круг изнутри.

— Иван Петрович, мы вас слушаем.

И он заговорил с угрюмым бесстрастием.

— Не хочу размазывать, но я, действительно, попался… еще тогда, 9 мая. Я более чем спокойно относился к женщинам, но она показалась мне ребенком, чистым и доверчивым, как будто не ведающим, что творит.

Семен фыркнул, доктор посмотрел на него задумчиво и заявил:

— А может, такой она и была.

— На редкость искушенная бабенка…

Я перебил Сему:

— Наверное, перед каждым мужчиной она представала в том облике, в котором он жаждал ее видеть. Врожденный инстинкт и чувство перевоплощения.

— Да как будто он не видел голую Цирцею в мастерской!

— Я ей сказал об этом в тот же вечер… вы с Нелей уже уехали. Сказал, что она губит себя, свое будущее. Она удивилась: будущее? Когда придет любовь истинная и взаимная, ей уже нечем будет отвечать. Она так серьезно задумалась и сказала, что больше не станет позировать.

— Иван Петрович,

а где в это время я пребывал?

— Ты как раз спустился из мастерской и засмеялся: «Еще как станешь! А то изумруд отберу». Твоя реплика показалась мне шутливой, но Вера вдруг заплакала, говорит: «На, возьми!»

— Неужто отдала?

— Нет.

Мы, уже втроем, усмехнулись. Семен даже заржал; но вообще было не смешно. Доктор продолжал:

— Ты ушел наверх, и она вскоре за тобой: надо его успокоить.

— Умолять, чтоб я драгоценность в гипсе не замуровывал.

— Ты вспомнил?

— Подруга ее донесла.

— Ведьмочка! — восхитился Семен. — Какую сценку разыграла: слезы, раскаяние, невинность…

— Иван Петрович, а утром?

— Да, я сделал ей предложение.

— Вас, видимо, влекло к моим девочкам.

— То есть?

— В юности у меня была Любовь. Но сейчас не об этом. Небось всю ночь ревностью терзались?

— Макс, я тебе искренне…

— И я искренне ищу мотив преступления. Вы, конечно, потребовали, чтоб она порвала со мной.

— Вера дала слово, и, по-моему, вы с ней больше не встречались, — он помолчал. — Как выяснилось, до 3 июня. Я хотел с тобой поговорить, но она упросила: я должна сама, по-честному, Макс меня слишком любит.

— О, проклятая драгоценность! — вырвалось у меня. — Как бы просто — поговорили и разбежались навсегда.

— Ты уверен?

— Уверен: мне нужна была не Цирцея, а Надежда.

— В общем, она сказала, что написала тебе письмо.

— Когда сказала?

— 1 июня, в нашу последнюю встречу перед моим отъездом на Оку.

— Где вы встречались?

— Она приехала ко мне домой.

— Письмо показала?

— Нет.

— И тут соврала! Письмо написано 7-го. Почему она сразу не поехала с вами?

— Ждала вызова на съемки.

— Да ведь уже 2-го ей стало известно, что роль дали Наташе. А 3-го явилась ко мне с Семой…

— Сама по себе!

— Заткнись! — произнес доктор властно. — «Медовую неделю» она провела с тобой.

— Докажи! Ничего, кроме страха и отвращения…

— Докажу! Ты ведь считаешь, что Макс у тебя маску позаимствовал.

— Макс, извини, в последнее время здесь никто не бывал, кроме тебя.

— Я бывал.

Сема сделал движение к доктору, кресло покатилось, я предупредил:

— Господа, поросята! Поменьше пыла — или вызвать Котова?.. Иван Петрович, вы как-то упомянули о местном слесаре-сантехнике.

— Когда ты рассказал о разбитых посмертных масках, я начал понимать пружину происшедшего — статуя в саду качнула головою, — вспомнил смерть Нели. Я знал, что ты снял с не маску, о которой, кстати, скорбящий муж ни разу не упомянул. И решил раздобыть улику.