Сердце женщины

Локк Уильям

А каноник, выполнив последний долг хозяина по отношению к своему высокопочтенному гостю, уселся в своем кабинете в большое кожаное кресло перед затопленным камином и закурил сигару. Слова Эммелины взволновали его. Вот неудобство иметь советчиком кузину — здравомыслящую женщину. Ее совет может избавить вас от напрасных сожалений, которых хватит на много месяцев, но уж, несомненно, доставит вам неприятную четверть часа. Одно из двух: или вы цените женщину и миритесь с такими неприятностями, или наоборот. До сих пор он не находил, к чему придраться в Эммелине. В своих суждениях она была непогрешима, и сознание этого было гак неприятно ему, что он дал погаснуть своей сигаре — новая докука. Кончилось тем, что он нетерпеливо

поднялся с кресла, взял футляр со скрипкой, вынул из нее свою любимую Гварнери, с любовью завернутую в шелковый футляр, и под сурдинку, чтобы не обеспокоить спящего епископа, заиграл «В Господе обрящете покой» с большим вкусом и техническим совершенством.

Может быть, и хорошо, что м-с Уинстэнлей не слышала его игры.

Концерт начался в три часа. Зала новой ратуши была набита сверху донизу. Каноник Чайзли, стоя возле своего места в первом ряду, оглядывал залу, соединившую в себе весь цвет и сливки графства: ряды кресел и оркестра, уступами идущие, битком набитые хоры и ряд участников концерта впереди, среди которых выделялась своим изяществом и грацией миниатюрная фигурка Ивонны. И преисполнился гордости. Все это было делом его рук. Мечта, которую он лелеял много лет, близилась к осуществлению — наконец-то ему удастся пополнить фонд восстановления древнего аббатства. Вдобавок, вначале он проектировал лишь незначительный любительский концерт; теперь же он вырос в целое событие, которое будет отмечено рецензентами больших лондонских газет. Были у него и причины быть довольным, не имевшие ничего общего ни с эстетикой, ни с его профессией.

Ивонна чувствовала себя польщенной и счастливой. Польщенной — потому что приглашение участвовать в таком концерте было лестным. В ораториях даже и настоящему контральто обыкновенно уделяется не очень много места, а у нее было скорей меццо-сопрано, чем контральто. До сих пор в таких концертах ей приходилось довольствоваться мелкими партиями. Знай она, что «Илия» выбран именно потому, что это — единственная оратория, где партия контральто не только ей вполне по голосу, но и может поспорить по значительности с партией сопрано, она была бы еще больше польщена и в то же время призадумалась бы. А счастлива она была потому, что все были милы с ней и улыбались ей, в особенности Джеральдина Вайкери и Ванделер, тоже участники концерта. Ванделер был приглашен каноником для заглавной партии отчасти потому, что у него был, действительно, великолепный бас, отчасти чтобы угодить Ивонне. Джеральдина Вайкери случайно заменила более известное сопрано, отказавшееся в последнюю минуту. Ивонна ясно улыбалась Ванделеру. Он был ей симпатичен. О любви он больше не заикался, и Ивонна, всегда беспечная, почти забыла о его нежданном объяснении. К тому же, он опять ухаживал за Диной, чем Ивонна была довольна.

Дирижер стал на свое место и постучал палочкой по пульту. Говор в зале и нестройные звуки настраиваемых инструментов сменились безмолвием. Оркестр взял три аккорда; затем Ванделер запел вступление, потом шла увертюра, потом хор и, наконец, настал черед Ивонны. Пение было ее жизнью. Только первые ее нотки были неуверенными; дальше она пела, как птица, бессознательно и потому без всякой нервности. Во время пауз она была целиком поглощена музыкой, переходившей от отчаяния и самоотречения к откровению и обетованию; контрастирующие темы сменяли одна другую: трубный глас пророка, тема хора, напоминавшая рокот бурного моря, взволнованный, звучный голос вестника: «Слушай, Израиль, глаголет Господь», и спокойный, нежный голос ангела, вестника мира.

Каноник наслаждался вдвойне, как музыкант и как религиозный человек. Но была одна струна в его душе, которая откликалась только когда пела Ивонна, и трепетно вибрировала, как только начинал звучать ее голос. Он был так трогательно слаб в сравнении с мощным сопрано Джеральдины Вайкери и как

будто так мал для этой огромной залы, но звук его был такой чистый, такой верный, так прелестны переливы, что каждая нотка была слышна и в последних рядах. Каноник позабыл, что ему сорок три года, отрешился от курьезной смеси житейской опытности и достоинства, присущего духовному лицу, из которых складывались все его суждения, и отождествил женщину с голосом, чистым, ангельским, неотразимо милым.

Он повернулся к своей соседке и с влажным блеском в глазах шепнул:

— Ну, что вы скажете?

— Огромный успех, Эверард.

— Я так рад!

— Вас можно поздравить от души.

— Благодарю, сердечно благодарю, Эммелина.

— «Илия» великолепен.

Он заглянул ей в лицо, но ничего не мог прочесть в этих спокойных серых глазах. И вдруг успокоился. «Здравомыслящая женщина» обнаружила такое отсутствие чутья, которое нельзя назвать иначе, как тупостью. Очень довольный, он погладил себя по колену. Но больше уже не пытался навести речь на Ивонну.

Вслед за последним громоподобным «аминь» водворилась тишина. Каноник, точно проснувшись, вскочил с места, чтобы спешить к Ивонне, но ему загородила дорогу толпа друзей, поздравлявших его. Когда ему, наконец, дали вздохнуть свободно, он повернулся и увидел, что она уже ушла в уборную переодеваться. Зала быстро пустела. М-с Уинстэнлей поджидала Ивонну, но та не шла — она заговорилась с Джеральдиной. Каноник томился нетерпением. Было уже не рано, а ему еще надо было отвезти домой епископа, чтобы он успел переодеться и вовремя поспеть на званый обед в одном высокопоставленном доме. Если он сейчас не увидит Ивонны, он уже не увидит ее до завтра. Наконец, она вышла из боковой двери и сошла с эстрады в сопровождении мисс Вайкери. Каноник помог им обеим спуститься, учтиво поблагодарил Джеральдину, которая прошла прямо к ожидавшей их группе и остался вдвоем с Ивонной.

В высоком меховом воротнике и крохотной меховой шапочке на пышных волосах она была очаровательна. Дурашливые мысли и слова роились в его солидной голове, но он не умел формулировать их.

— Надеюсь, вы не очень устали? — говорил он, с достоинством растягивая слова и идя рядом с нею.

— Не особенно. Голосовые связки немного устали, но это скоро пройдет. Ну что, не очень я плохо пела?

— Детка моя, — начал было каноник и вдруг запнулся.

— Я ужасно боялась, как бы не провалиться, — молвила она с ясной улыбкой. — Я ведь не крупная певица, вроде мисс Вайкери.

— Не говорите так, — запинаясь, выговорил он. — В вашем голосе есть чары, которых не может быть в ее пении.

— Так что вы вполне довольны мной? — Она смотрела на него с таким доверчивым простодушием, что по его несколько суровому лицу невольно расплывалась нежная улыбка. В этот миг перед ним как будто раскрылась вдруг ее душа.

— Вы словно дитя-ангел, который спрашивает, был ли он умницей.

— О, как вы мило и красиво это сказали! — весело вскричала Ивонна. — Теперь я знаю, что пела недурно. И знаете, петь такую партию, это почти все равно, что попасть на небо.

— Вы всех нас вознесли к себе туда.

Ивонна покраснела, обрадованная до глубины души искренностью похвалы. Из уст каноника Чайзли она была особенно лестной. Сколько силы и достоинства было в его широкоплечей фигуре, в его вдумчивом, с резкими чертами лице, в его серьезных, но в то же время добрых речах, что она невольно выделяла его из всех других мужчин, с которыми встречалась и относилась к нему с большим уважением, никогда не ставя его на одну доску с другими. Его общественное положение и духовный сан, равно как и его личность, ставили его в иную категорию, где фигурировали незабвенный отец Ивонны, Гладстон, и еще знаменитый врач-горловик, с которым она раз советовалась. И, говоря с ним, она подтягивалась и следила за собой, чтобы не сделать какого-нибудь промаха.