Сердце, живущее в согласии

Зендкер Ян-Филипп

– Мы вас не стесним?

Тхар Тхар снова засмеялся:

– Ничуть. Места предостаточно. Сейчас подстилки свернуты, мы их разворачиваем перед сном. Если хотите уединения, могу устроить вам ночлег в том углу, за занавеской. Иногда туристы остаются у нас на ночь. У нас даже есть два спальных мешка, остались от туристов. Думаю, вашему спутнику стоит залезть в один.

– Это мой брат.

Тхар Тхар смутился:

– Простите, я не заметил сходства.

– Сводный. По отцу. Я живу в Нью-Йорке и приехала его навестить.

Тхар Тхар

кивнул, приняв мои объяснения без вопросов.

На дворе смеркалось. Вскоре я услышала голоса детей, возвращавшихся с работы, шарканье их ног, громыхание пустых ведерок и переливы веселого хохота. Наверное, так беззаботно смеяться умеют только дети.

Вскоре все они поднялись по лестнице. Ко Аунга и Ко Лвина я уже знала. За ними хромали двое подростков, следом, опираясь на самодельные костыли, шла одноногая девочка. У другой, рядом с нею, была только одна рука. Процессию замыкали мальчик и девочка без видимых физических увечий. Все послушники тепло поздоровались с нами и скрылись на кухне, откуда вскоре донеслось потрескивание огня в очаге и стук посуды.

– Сколько их у вас? – спросила я.

– Двенадцать.

– А вы – настоятель монастыря?

– Нет. Мы занимаем монастырское здание, но не живем по уставу буддистов.

– Тогда как называть ваше… поселение?

Тхар Тхар задумался.

– Семьей. Мы живем вместе. Двенадцать моих чад и я. Все они… как бы это правильно сказать… все они отличаются от обычных детей. Ко Аунг слеп. Ко Маунг глухой. У Ко Лвина горб и заячья губа. Ко Хту хромает. Соэ Соэ потеряла ногу, Моэ Моэ – руку. У Тоэ Тоэ дрожат конечности, а у Эй Эй не сгибается нога. По разным причинам эти дети стали обузой для своих семей. Другие монастыри отказались их принять.

– Почему? – удивилась я.

– В буддистских монастырях не любят брать послушников с телесными увечьями. Считают, что у таких детей плохая карма. Монахами могут быть лишь здоровые физически и душевно. Потому эти двенадцать попали ко мне.

– И что вы с ними делаете?

Тхар Тхар подлил чаю и озадаченно посмотрел на меня. Наверное, мой вопрос показался ему бессмысленным.

– То, что и положено делать отцу семейства, – забочусь. Точнее, у нас все заботятся обо всех. Обучаю их, насколько хватает знаний. Мы выращиваем овощи, плетем корзины, покрытия для крыш и стен, которые продаем. Вместе молимся и медитируем. Вместе готовим еду и едим. Разве у вас нет семьи?

Я кивнула в сторону спящего У Ба:

– Есть. Брат.

– А в Америке?

– Там я живу одна.

– У вас нет мужа?

– Нет.

– И детей?

– Тоже нет, – выдохнула я.

– Значит, вы живете совсем одна?

Я не помнила, когда на меня смотрели с такой жалостью. Наверное, только в детстве.

– Да, я живу совсем одна, и мне это нравится.

Тхар Тхар склонил голову набок и слегка раскачивался, не говоря больше ни слова.

Девчоночий голос позвал нас к столу.

Мы расселись вокруг очага на трех бревнах, служащих

скамейками. Двенадцать детей, Тхар Тхар и я. Каждый получил по миске риса с овощным карри и по вареному яйцу. Кто-то из детей украдкой поглядывал на меня, другие были слишком голодны, чтобы интересоваться моей персоной. У карри оказался горьковатый привкус, но мне понравилось. Рис был тщательно перебран и промыт. Мне не попалось ни одной песчинки или камешка.

На кухне царила тишина и покой. Потрескивал огонь, снаружи доносился шелест бамбука.

Только сейчас я заметила, что у одной девочки трясутся руки. Ее недуг напоминал болезнь Паркинсона. Она подносила ложку к губам, но рука тряслась так сильно, что рис падал обратно в миску. После нескольких безуспешных попыток девочка ухватилась левой рукой за правую, однако дрожь стала только сильнее.

Рядом, зажав миску между колен, сидела однорукая Моэ Моэ. Видя, что у соседки не получается есть самой, Моэ Моэ взяла ложку и принялась ее кормить. Девочка сразу успокоилась. Мы с Моэ Моэ переглянулись. Она была единственной, кто не отводил глаз. Жестом я показала, что готова помочь. Моэ Моэ едва заметно покачала головой и посмотрела с благодарностью. На ее лице мелькнула улыбка, прекрасная и невыразимо печальная.

Я отнесла миску риса У Ба, но у него не было аппетита. Отбросив привычные вежливые отговорки, брат сказал, что очень хочет спать.

Мы решили переночевать в монастыре.

Тхар Тхар устроил нас на ночлег. Он подмел пол, достал несколько подстилок и одеял и два спальных мешка, расстелил их в уголке, за занавеской. Под мой мешок подложил пару одеял, предполагая, что я не привыкла спать на жестком полу. Между мешками Тхар Тхар поставил взятую с алтаря миску, где плавали лепестки роз. По его словам, эти цветы отгоняли от человека дурные сновидения и навевали крепкий сон.

Меня тронула его предусмотрительность. Я присела рядом с мешком У Ба, брат устало улыбнулся, взял мою руку и через несколько минут заснул.

Я вышла на крыльцо, села на ступеньки. Над головой перемигивались яркие звезды, их было так много, что у меня захватило дух. Изнутри доносился кашель У Ба. Брат кашлял даже во сне.

Вскоре ко мне присоединился Тхар Тхар. У него были удивительно широкие, сильные ступни, никак не вязавшиеся с длинными, изящными пальцами рук. Он принес свечку, чай и две чашки.

– Хотите?

– С удовольствием.

– Ваш брат сильно простыл, – сказал Тхар Тхар, разливая чай.

– Надеюсь, у него всего лишь простуда.

– Вы предполагаете что-то иное?

Я рассказала ему о мандалайском враче с печальными глазами. О затемнении в легком У Ба и о лекарствах, которые не лечат.

– Вы вините в этом себя?

– Я беспокоюсь за его здоровье.

– Понимаю, но вам незачем тревожиться. Ваш брат не собирается умирать.

– И он так говорит. Но откуда эта уверенность? Вы же его впервые видите? Или у вас тут все астрологи и ясновидцы?