Сердце Зла

Беренцев Альберт

Врач вскрыл ампулу, зачем-то по привычке продезинфицировал место укола и ввел первую дозу морфия. Укол принес тепло, но не снял боли. Сознание тоже оставалось ясным. Морфий больше не притуплял боль, возникла толерантность. Сагануренов понимал это и радовался тому, что понимает. Врач сделал второй укол, доведя таким образом введенную дозу до смертельной. Теперь боль ушла, и одну или две секунды Сагануренов прожил без боли, он даже потянулся к сигаре, как будто действительно мог сейчас закурить…

Но рука уже не слушалась, потом угасло сознание, а потом остановилось и сердце, в

результате угнетения дыхательного центра. Но Сагануренов понимал и анализировал свое состояние до последнего вздоха. Это было торжество, разум победил смерть, вытер об нее ноги.

***

2001

— Вернитесь на места, вы нас всех убьете! — закричал кто-то, — Капитан сказал всем вернуться на места! Мы вернемся в аэропорт…

— Ни в какой аэропорт мы не вернемся, придурок, — ответил мужчина в рубашке, — Ты что не слышал? Они разбили уже два самолета о башни-близнецы в Нью-Йорке. А этот летит на Капитолий. Это не захват заложников, это атака камикадзе. И говорит не капитан, а террорист-смертник…

Самолет тряхнуло, с полок полетели остатки багажа, кто-то завизжал. Говоривший с женой по телефону человек в костюме выронил телефон и бросился его искать, охая и всхлипывая. Другой пассажир, чернокожий старик, уже давно был без сознания, и летевшая этим же рейсом медсестра пыталась его реанимировать, громко ругаясь. Но все заглушал нараставший гул турбин.

— Мы проголосовали, — напомнила стюардесса, у нее была рассечена бровь, лицо заливала кровь, и униформа порвалась в нескольких местах.

— Мы все равно трупы, — сказал Сагануренов, но тихо, и его никто не услышал, или не захотел услышать.

— Э, ой… Говорит, командир, — произнес динамик с сильным акцентом, — Мы летим в аэропорт, чтобы выдвинуть наши требования правительству США. Оставайтесь на местах. На местах.

— Да мы проголосовали, — согласился Сагануренов и сказал уже громче, — Мы все равно трупы! Ворвемся внутрь и покажем им.

Группа из шестнадцати человек столпилась перед запертой дверью в кабину самолета. Раздались крики ужаса и крики одобрения, Сагануренов схватился за тележку для напитков и вместе с еще одним парнем начал долбиться ей в запертую кабину, понимая, что в этом нет никакого смысла, что бронированную дверь не выбить тележкой.

— Прекратите, — потребовал араб через динамик, а в следующую секунду захватившие управление террористы начали раскачивать самолет.

Салон зашатало, остатки посуды с тележки полетели на пол и разбились, Сагануренова бросило на осколки и разрезало ему локоть, стюардессу ударило головой о стену, на парня, помогавшего Сагануренову ломать дверь, обрушился чей-то багаж. Повсюду стояли плач и вой, но кто-то читал «Отче наш».

— Я люблю тебя, — сказал жене по телефону мужчина в костюме и бросился помогать Сагануренову и второму парню поставить тележку и ударить ей о дверь еще раз, и еще. Но потом тележку уже нельзя было удержать, самолет мотало, даже на ногах устоять было невозможно.

— Давай, покатили, — крикнул человек, закончивший читать молитву.

Они кое-как подняли тележку и смогли стукнуть

о дверь еще раз, дверь в кабину неожиданно открылась. Араб, распахнувший дверь, дико закричал что-то нечленораздельное и выстрелил из пистолета Сагануренову в грудь. Раненый Сагануренов упал, всех остальных разметало, но стюардесса успела броситься на террориста и вцепиться ему в лицо. Пассажиры толпой ринулись в кабину, закрыть дверь араб уже не смог.

— Сваливайте его, сваливайте! Под нами поле! Сваливайте!

— Пошли вон…

— Сваливайте!

— Аллах Акбар!

Выстрелы, крики, шум турбин сливались с шумом в ушах, который всегда бывает при резкой кровопотере. Самолет тряхнуло так сильно, что раненого Сагануренова ударило о потолок, и он потерял сознание. А через минуту все закончилось.

***

1391

Сагануренов сидел в иглу, на старых тюленьих шкурах. Был самый канун зимы, когда куропатки замерзают на лету, а собак на ночь берут в иглу и укрывают шкурами, чтобы холод не убил их. Но сейчас собак не было, их всех давно уже съели.

По полу иглу ползало потомство Сагануренова, его внуки и правнуки, еще не вполне люди. Немногие из них доживут до весны. Но Сагануренов все равно любил их и знал всех по именам. Кулук все время плачет от голода, а у Боа стал распухать язык, потому что она весь день пыталась есть снег. У матери Кулука пропало молоко в грудях, а мать Боа по имени Йорна умерла еще три дня назад. Взрослые сыновья-охотники мрачно смотрели на Сагануренова, но он молчал.

Потом в иглу вошла его старуха, которую Сагануренов украл у восточного племени еще много-много лет назад, когда она была юной красавицей с черными косами. Но теперь волосы старухи уже давно поседели и облезли. Сагануренов помнил это, хотя и не видел ее волос уже полгода, зимой старуха никогда не снимала меховой капюшон.

— Не будет торговли, — сказала жена, — Я была в поселении бородатых людей. Там все мертвы.

— Большое каменное стойбище не может умереть, глупая, — ответил Сагануренов.

— Не может, но умерло, — равнодушно произнесла жена, — Там никого нет. Голод и заморская болезнь забрали бородатых.

— Ты нашла еду? — спросил Куно, но Сагануренов строго взглянул на него, и охотник смущенно замолчал. Куно был пришлым мужем старшей внучки Сагануренова, ему нельзя было говорить с женщинами рода, куда он пришел, кроме своей собственной жены и дочерей. Это было табу. Но старуха все равно ответила:

— Еды нет. Последние бородатые люди варили свои ремни и сапоги, но все равно умерли. Они все ждали большую лодку, но она не пришла.

— Холод убил всех, — сказал Сагануренов, — Такого холода не было уже много поколений. Птицы гибнут, и тюлени уходят. Олени толком не ели все лето, потому что снегопад убил траву.

Повисло молчание. Сагануренов не то сказал, совсем не то, что нужно было. От него ждали другого. Но он не решался сказать то, что должен.

— Папа, — наконец нарушил молчание, прерываемое лишь плачем голодных детей, Йанкуак, младший сын Сагануренова, — Папа. Тебе пора идти. И маме тоже.