Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат
Шрифт:
Молчит. Ноздри раздуваются, но молчит. А кто бы на его месте признался, что «изнасилованную» красотку выволок к трону от дурного вкуса и еще потому, что с помощью Манрика собрался пересчитать врагов и съесть хотя бы тех, кто не поверит громко? Самой смелой оказалась Катарина… Потому что поняла: это – угол, и нужно прыгать вперед, пока не поздно. Колиньяр в углу выглядел гораздо хуже.
– Вашу племянницу я ведь тоже могу спросить. Прямо сегодня.
– Кто вам мешает. Спрашивайте!
– Если потребуется. Девица Маран расскажет, что видела и слышала, но чтобы понять ваши с Манриком замыслы, она слишком глупа, а госпожа Арамона, которую я тоже могу спросить, напротив, слишком умна. Так зачем вам потребовалось устраивать во дворце
– Меня как обер-прокурора беспокоили положение на юге и разросшийся заговор в столице. – Пошел в атаку. Перегруппировал силы и пошел. – Я получил полномочия лично от кардинала. Его высокопреосвященство имел серьезные основания не доверять некоторым фамилиям. Придды, Рокслеи, Карлионы, Ариго, Килеаны, Феншо, Окделл, которого опрометчиво приблизил к себе герцог Алва… Возможно, вы думаете…
– Я думаю, что вы не соответствуете своему гербу. Приличные медведи отстаивают свое право на берлогу самостоятельно, а вы рассчитывали, что герб Эпинэ разобьют и ваша сестра приберет к рукам наследство. Забавно, но все идет к тому, что Колиньяр и Сабве достанутся герцогу Эпинэ и его нынешним сподвижникам, тем более что эти земли, как и владения самого Робера, сейчас под управлением Валмона.
– Подозрения его высокопреосвященства подтвердились в полной мере. Сговор между Эпинэ, Валмонами и Савиньяками очевиден! Вы были слишком снисходительны к Катарине Ариго и Рокслеям, чтобы держать вас в столице. К несчастью для Талига, его высокопреосвященство не успел завершить задуманное!
Какой портрет мог бы получиться! Обер-прокурор в гневе, в узилище и в рамке, но рисовать Колиньяра больше смысла нет. Колиньяры вывалились из талигойского расклада, а розовые лебеди едут в Эйнрехт, навеки связав свою судьбу с Фридрихом…
– Вы ошибаетесь, – спокойно произнес Лионель. – К несчастью для Талига, Сильвестр прожил на пару лет больше, чем следовало.
Колиньяр не понял. Обер-прокурор не представлял намерений покойного даже на собственный счет. Какое все же распространенное заблуждение – видеть себя поваром с ножом, а не курицей в горшке.
2
Здоровенный, надувшийся дармового пива парень попытался отпихнуть Руппи, получил каблуком по колену и взвыл от боли. Граф Фельсенбург даже не обернулся, хотя вложил в удар изрядное количество скопившейся за неделю злости. Бесило все – праздничные толпы, трескотня фейерверков, трактирные запахи и лезущая помимо воли в уши чушь. Эйнрехт салютовал победам Бруно и почти не вспоминал о суде. Какой суд, когда вокруг столько любопытного?! Судьба двух адмиралов занимала город даже меньше здоровья кесаря, а военные успехи, прелести Гудрун и оплаченное регентом пиво все быстрей разворачивали Эйнрехт к Фридриху.
Сейчас на Ратушной под барабанный бой блистала конная гвардия. Пробившиеся в первые ряды моряки едва не ткнулись носами в стройную шеренгу лоснящихся лошадиных крупов. Гвардейцы его высочества радовали взгляд не только бравым видом и богатым шитьем, но и выучкой. Руппи помимо воли залюбовался несостоявшимися товарищами. В конной гвардии начинали отец и дядья, а до них еще множество Фельсенбургов и Штарквиндов. Флот был причудой бабушки, не желавшей, чтоб ее внуком командовал Фридрих. Флот стал жизнью и совестью Руперта фок Фельсенбурга, но родные этого так и не поняли, разве что бедняга Мартин…
Горделиво протрубили горны. Всадники в блестящих кирасах двинулись навстречу друг другу с противоположных концов площади и замерли перед входом в ратушу, образовав живую машущую хвостами галерею. Колокола на башне отзвонили шесть раз. Грохнули пушки, взлетели белые голуби, и из дверей выплыл его высочество в гвардейском мундире. Рядом разрезала грудью незримую волну Дева Дриксен и пыхтел бургомистр в седоземельских мехах.
Завопили. Побежали детишки с полевыми цветами. Принц и принцесса, чуть задержавшись на крыльце, рука об руку спустились по застланной коврами лестнице.
4
Кесарь обязан четырежды в год посещать ратушу Эйнрехта.
Хохвенде поднялся в седло, что-то сказал Троттену, засмеялся. Руппи стиснул кулаки – большего он не мог, разве что… Влепить уезжавшему подонку пулю лейтенант бы успел. И все бы загубил! Опять захлопали крыльями отпущенные голуби. Странно холодный, будто вырвавшийся из затхлого подвала ветер рванул флаги, бросил в лицо уезжавшим серую уличную пыль. Хоть что-то…
– Пошли, что ли? – буркнул Грольше, и они пошли, проталкиваясь сквозь расходящихся зевак и ловя обрывки веселой болтовни. Руппи лавировал в толпе, не теряя из виду своих, но и не слишком к ним приближаясь. Это было несложно, а вот держать себя в руках… То, что Фридрих в честь южных побед устроит гулянья с парадом, дармовой выпивкой и фейерверками, было понятно. То, что Эйнрехт на это клюнет, – тоже, но довольные физиономии казались наследнику Фельсенбургов личным оскорблением. Руппи не представлял, как он раньше почти любил столицу, и все меньше понимал, что творится в головах остолопов, лезущих под копыта гвардейских лошадей.
О том, что у принца в Гаунау приключился конфуз и к дядюшке-кесарю он примчался отнюдь не победителем, стало известно довольно быстро. Следом за слухами подтянулся поредевший «каданский» корпус. Бравые гвардейцы во всем винили неуклюжих и тупых «медведей», вояки попроще поругивали начальство, люди слушали и охали. И тут старый Бруно выправил положение, без особых потерь переправив армию через Хербсте и захватив важную крепость.
Фридрих объявил о взятии Доннервальда на второй день суда, о котором и так говорили не шибко. Так объявил, что победа стала почти его, а предыдущие поражения – почти Готфрида. Это могло расшевелить бабушку, но пока о Штарквиндах слышно не было, по крайней мере по трактирам и площадям, где царили Фридриховы подпевалы и вербовщики.
Шедший первым Йозев споткнулся и по-боцмански помянул крабью тещу. Грольше ухватил старика здоровой рукой за плечо и резко свернул в ближайший переулок. Руппи, борясь с раздраженьем, припустил следом. Вряд ли кто-то в этой людской похлебке обратил внимание на соленые словечки, вряд ли кто-то их вообще разобрал, а если и разобрал? Мало ли в Эйнрехте народу с побережья, и все же…
Переулок был тих и извилист. Утром они тут уже проходили, жалея, что осужденных щелями не возят. Лейтенант оглянулся и прибавил шагу.
– Если в конвое пойдут такие ребята, – с ходу «обрадовал» намолчавшийся Грольше, – придется тяжеленько… Точно говорю.
– Кто пойдет? – не понял Руппи.
– Да гвардейцы же! – сплюнул от избытка чувств абордажник. – А все эти животины… На пальбу и ухом не ведут, толпы не боятся, от крика не шарахаются… И залезшие на них балбесы управляются с четырьмя копытами не хуже, чем я со своими двумя. Если в конвое таких до полусотни… Веселенько! Скажи, Йозев?
– Да уж, – подтвердил бывший боцман. – Ох, и вляпаемся мы с ними, чует моя селезенка!