Сердечные тайны
Шрифт:
На десерт подали горы всяких сладостей. Бесс уговорила Джона попробовать всего понемножку, но и себя не обидела, как следует отведав всех блюд.
Бэнни положила в рот очередной кусочек яблочного торта, и даже глаза закрыла от удовольствия. Она язычком аккуратно слизнула крошку в уголке рта. Джон с трудом подавил желание сделать то же самое, но своим языком. Раньше ему не нравилось смотреть на кого бы то ни было, когда человек ел. Почему же сейчас ему было приятно это делать? Ему вдруг страшно захотелось быть
– Элизабет, – резко сказала мать. – Ты не знаешь, что леди должна кушать мало.
Бенни положила ложку на стол:
– Извини, мама.
Она знала, что мать все время наблюдает за ней, хотя Мэри поверила объяснению Кэда по поводу присутствия за ужином английского солдата, – он сказал, что им нужно получить от него кое-какие сведения, – она все равно весь вечер приглядывалась к Джону. Бэнни уже знала, что позже состоится разговор на тему о «неподходящей дружбе».
– Ну, Мэри, пусть она поест, – сказал Кэд. – Она здоровая девушка. Ей нужно быть сильной.
– Хорошие манеры остаются хорошими манерами, Кэд.
Он передернул плечами.
– Джон, как дело с крепостью?
– Нормально. После пожара уже перебрались туда. Но еще много работы.
Как бы невзначай, Кэд спросил:
– И кто это мог сделать?
Джон пожал плечами:
– Кто знает. Все были так растеряны. Одним кажется одно, другим – другое.
– Так что, капитан Ливингстон не собирается расследовать это дело?
– Не знаю. Слышал что-то насчет амуниции.
– Амуниции?
Джон кивнул и следующие свои слова произнес с набитым сладостями ртом:
– Амуниции, ружей. Не знаю. Думаю, в следующий раз прятать нужно получше, может быть.
– Может быть… Может быть, – повторил Кэд задумчиво.
Джон вытер подбородок салфеткой и встал.
– Было очень вкусно. Нужно идти.
– Я провожу тебя до конюшни, – предложила Бэнни.
– Элизабет, – предупреждающе воскликнула мать.
– Я сейчас вернусь, мама.
Бесс быстро пошла одеваться, чтобы мать не успела ничего возразить. Джон попрощался с Сарой.
Они медленно шли через двор к калитке. Было очень холодно. Дул резкий ветер, и Бэнни, поежившись, посильнее укуталась в свою новую накидку, которую она сшила взамен потерянной в ночь налета на лагерь британцев.
В конюшне было тепло, пахло сеном и лошадьми. Когда Бэнни вошла туда, она откинула капюшон. Джон вошел вслед за ней. На улице завывал холодный ветер, здесь же было тихо и темно.
– Бр-р-р. Холодно.
– Да. – Он неуклюже переступил с ноги на ногу.
– Спасибо, что пришел навестить меня.
– Рад, что тебе лучше.
Казалось, он не знал, что ему делать с самим собой. Он посмотрел на потолок, на нее, затем снова перевел глаза на потолок и снова на нее.
– Тебе надо идти, пока не стало еще холоднее.
– Да, –
В конце концов, он вытянул руку, сжатую в кулак:
– Вот.
– Что?
– Для тебя.
– Для меня? – Она подставила руку под его кулак, и он разжал пальцы. На ее ладони полилась струйка блестящих скользких бусинок.
– Что это?
– Подарок тебе.
Он купил ей подарок. Потеряв дар речи, она стояла, зажав бусы в руке, и смотрела на него.
– Вот.
Он взял бусы и надел на нее. Его движения были такими осторожными, это было, как она успела заметить, порой так же характерно для него, как и его сила. Бусинки были гладкими и теплыми, они легко скользили по ее шее.
– Они теплые.
– Да, они были на мне, – признался он.
– На тебе?
– Чтобы не потерять. – Он показал на свою шею. – Я носил их здесь.
– Ах!
Она, казалось, была не способна двигаться. Не торопясь, он протянул руку, взял бусы и опустил их в вырез ее платья.
Бесс почувствовала, как они скользнули по груди.
– Вот так, – прошептал он.
У нее закружилась голова. Она ничего не могла поделать с этим. Ей показалось, что какие-то светящиеся волны струятся от его бронзовой кожи и касаются ее и, отражаясь от нее, вновь возвращаются к нему.
О, Боже, дела совсем плохи. Лэйтон выполнил свой долг. Больше ничего уже узнать невозможно. И все-таки он был все еще здесь, наедине с ней в этой конюшне, за стеной выл ветер, а в нескольких шагах отсюда праздновала Рождество ее семья. Вместо того чтобы уйти, он представлял, как бусинки гладко скользят по ее нежной коже. Мысленно он скользил вместе с ними.
– Это в знак благодарности, – с трудом проговорил он.
– За что? Это я в долгу перед тобой.
– За музыку.
Завывание ветра превратилось в жалобный стон одинокой скрипки. Скрипки, которая будет звучать еще печальнее, когда он уйдет. А он уйдет – он знал это, он предвидел это. Джон сожалел о том, что не может даже дотронуться до Бесс. Но именно невозможность близости с ней ему придавала силы. Если бы он мог остаться, забыв о приказах, о своей работе. Остаться с ней не на два – три месяца, которые, он видимо, пробудет здесь, а на всю жизнь.
– Я должен идти. – Он знал, что Элизабет думала, что они прощаются до следующего дня. И даже этого хватило, чтобы ее глаза потускнели. А что же будет, когда он придет, чтобы проститься с ней навсегда? А он молил Бога, чтобы у него была такая возможность: сказать Бесс последнее «прощай», когда наступит время.
– Да, я понимаю…
– Можно мне еще придти послушать твою музыку?
Она нежно улыбнулась ему. Ее мягкая линия губ красиво выделялась на фоне резких черт лица.
– Да. Приходи послушать музыку.