Серебристая бухта

Мойес Джоджо

Мы жили в коттедже в деревне, недалеко от Лондона. Этот коттедж сдавала маме в аренду женщина, на которую она когда-то работала. В радиусе полумили от дома у меня была куча друзей и полная свобода действий. Мы дважды ездили в Австралию, из-за чего я среди сверстников приобрела статус эксперта по глобальным вопросам. Однажды мама даже пообещала мне, что мы уедем в Австралию и будем жить там с тетей Кэтлин. Но я не думаю, что она была близка со своими родителями, во всяком случае, она никогда не рассказывала о них ничего хорошего. А когда дедушка умер, у нее появились личные причины, чтобы не переезжать жить на другой конец света: ее последняя работа или мужчина, в которого она была влюблена.

Потом было слишком поздно. У мамы

обнаружили рак, и болезнь прогрессировала очень быстро. Она похудела. Сначала это было предметом гордости, а затем, когда мама поняла, что худеет не потому, что внимательно следит за количеством потребляемых калорий, это стало предметом тревоги. Последний «хороший человек» – разведенный мужчина, проживающий в часе езды на поезде, – нашел оправдания, чтобы не приезжать часто; когда же лечение стало тяжелым и малоприятным, а эмоциональные потребности мамы возросли, он и вовсе исчез. Возможно, из-за его исчезновения мама, которая была независимой до самого последнего дня, не написала тете Кэтлин, что умирает. Это было единственное неверное решение за всю ее материнскую карьеру. Уже потом я узнала, что она приготовила тете посмертное письмо.

В любом возрасте тяжело потерять маму, но я, ко всему прочему, была совершенно не готова к самостоятельной жизни в семнадцать лет. Я видела, как моя гордая, красивая мама слабела и становилась все меньше. Я видела, как она теряла вкус к жизни и под действием морфия уходила в забытье. Сначала я все свое время посвящала уходу за мамой, а потом, когда ею занялись сиделки, я поняла, о чем она боялась мне сказать, и устранилась. Я отказывалась верить в то, что происходит. Пока мамины друзья шепотом говорили о том, какая я смелая и сильная, я сидела дома, смотрела на не знающие милосердия счета и хотела оказаться на месте любого другого человека, только не на своем.

Мама умерла темной ноябрьской ночью. Это было мучительно. Я была с ней и просила, чтобы она перестала извиняться, я говорила ей, что со мной все будет хорошо, что я знаю, как она меня всегда любила.

– Там, в синей сумке, деньги, – хриплым голосом сказала мама в один из последних моментов, когда еще была в сознании. – Потрать их на дорогу к Кэтлин. Она о тебе позаботится.

Только когда я заглянула в ту сумку, там было меньше ста фунтов, на эти деньги я бы и в Шотландию не смогла бы перебраться, не говоря уж об Австралии. Сейчас я думаю, что это из гордости я не сообщила Кэтлин о своем бедственном положении. И я, чего и следовало ожидать, сошла с пути истинного. Бросила школу, устроилась работать укладчицей. Потом выяснилось, что этого заработка недостаточно для оплаты аренды. Задолженность росла, и в конце концов мамина приятельница с извиняющимся видом сказала, что не может позволить мне остаться в нашем коттедже.

Моя жизнь превратилась в хаос. Я продала мамины украшения, вырученных денег едва хватало на пропитание. Я жила в сквоте и открыла для себя ночные клубы; работала за стойкой в баре и по вечерам старалась выпить столько, чтобы, придя домой, не думать о том, как я одинока. Какое-то время я была готом, а когда мне исполнился двадцать один год, забеременела от одного из многих мужчин, которые останавливались в том сквоте в Виктории. Это был здоровый такой парень, я даже не знала его фамилию. Он готовил отличное рагу из чечевицы, а в те вечера, когда у меня было достаточно денег, чтобы очень сильно напиться, он гладил меня по волосам и называл малышкой.

Как только я поняла, что беременна, все изменилось. Не знаю, может, дело было в гормонах или я унаследовала рассудительность матери, но инстинкт самосохранения взял верх. Я подумала о том, о чем не хотела думать целых четыре года, а еще о том, что сказала бы мама, если бы увидела, как я живу. Я не собиралась избавляться от ребенка. Я была рада, что у меня снова появится семья, появится родной человек.

В общем, я перестала красить волосы в яркие цвета, устроилась

работать помощницей матери в семью, а когда родилась Ханна, друзья этой семьи взяли меня на работу в магазин при багетной мастерской. Их устраивало, что я работаю до половины первого, меня тоже, так как я забирала Ханну из яслей днем. Время от времени я писала Кэтлин, посылала ей фотографии, она всегда сразу отвечала и вкладывала в конверт несколько фунтов «для малышки». Тетя писала, что гордится мной, что я сумела самостоятельно наладить свою жизнь. Жизнь моя не была легкой или стабильной в финансовом смысле, но она определенно была счастливой. Думаю, мама, как говорила Кэтлин, была бы рада за меня. А потом как-то в магазин зашел Стивен Вилье. Он заказал лепную позолоченную раму с темно-зеленым паспарту. И моя жизнь, та, которую я построила сама, изменилась навсегда.

Понимаете, я была одинока. Я знала, что мне повезло – меня приняли в семью, которая была готова терпеть моего ребенка. Я наблюдала за ними, когда они собирались за обеденным столом, шутили, сидя у телевизора, и дети толкали пятками своего доброго папу в уютном старом джемпере. Я завидовала им, даже когда они ругались. Мне тоже хотелось, чтобы у меня был человек, с которым я могла бы поругаться.

Ханна превращалась из ласкового, мяукающего котенка в сияющую нежную девочку, и я хотела для нее того же. Я хотела, чтобы у нее был любящий папа, который кружил бы ее за руки в саду, носил бы ее на плечах и в шутку ворчал бы из-за ее подгузников. Мне хотелось, чтобы у меня был человек, с которым я могла бы поговорить о ней, который бы, возможно, спорил со мной о том, как ее надо кормить, и думал бы о школе или о новых туфельках.

Очень быстро я поняла, что мужчин не привлекают женщины с ребенком, во всяком случае, тех, кого я знала, не привлекали. Их не интересует, почему ты не можешь встретиться с ними в пабе, а предлагаешь в воскресенье устроить пикник на лужайке в парке. Они не считали очаровательной мою прекрасную светловолосую девочку, для них она была помехой. Когда Стивен Вилье наткнулся на меня в супермаркете, он не только приветливо посмотрел на Ханну, но и предложил помочь с коляской, чтобы мне было удобнее делать покупки. Что тут скажешь, естественно, он меня очаровал.

Вначале Стивен мне напоминал отца в той семье, с которой я жила. Он тоже предпочитал дорогие, якобы поношенные вещи, но на этом их сходство заканчивалось. Стивен не был крупным мужчиной, но казался высоким. В нем была врожденная властность, этим качеством обладают люди, в присутствии которых ты держишься почтительно, хотя сам и не понимаешь почему. Было странно, что Стивен в свои годы не был женат. Глядя мне в глаза, он сказал, что это потому, что еще не встретил подходящую кандидатуру. Он жил с мамой в чудесном доме в Вирджиния-Уотер. Дом был окружен аккуратно подстриженной живой изгородью, и в каждой спальне была ванная комната. Стивен удивился, когда я пришла в восторг от его владений, – он был из тех людей, для которых собственная жизнь – норма, а жизнь других не интересует.

Учитывая его происхождение и финансовое состояние, я долго не могла понять, что он во мне нашел. Я одевалась в благотворительных магазинах. Конечно, я уже не была такой дикаркой, но все равно мне было далеко до гламурных денежных девиц, с которыми он рос. Я ничего не могла ему предложить. Но теперь, когда я смотрю на фотографии того времени, я понимаю, что его во мне привлекало. Я была красивой и, несмотря на все, через что мне пришлось пройти, довольно наивной и неискушенной, а это всегда привлекает мужчин. Еще у меня не было друзей или родственников, готовых поддержать меня, и по этой причине мной легко было управлять. Я по-прежнему пребывала в эйфории после рождения Ханны и готова была делиться своими чувствами и своей любовью со всеми, кто меня окружал. Я считала, что Стивен – мой спаситель, и все мои поступки говорили ему об этом. Возможно, он и сам так себя воспринимал.