Серебро и свинец
Шрифт:
– Если кузнец делает меч, он не в ответе за тех, кто этим мечом убивает, – проговорил гэбист. – Мы продали этим людям наше оружие. У вас есть чародеи. Они могут противостоять такому. – «Ну да, – мелькнуло у него в голове, – мы же не стали дарить этим уркам минометы и гаубицы». – Мы не в ответе за то, против кого поднимут наш меч.
– Значит, это не ваши люди? – спросил Раатхакс, выслушав перевод. – Они не ходят под рукой вашего владетеля?
Кобзев решительно покачал головой.
– Передайте ему, – проговорил он, – что мы решительно
Лева разразился многословной тирадой, экспансивно размахивая руками. Управляющий прервал его и что-то пробурчал негромко.
– Он говорит… – Лева покраснел, – чтобы мы впредь не торговали своим оружием… Нет, не так. Чтобы мы не продавали его тем, кто нарушает Серебряный закон. Это не требование – по закону он не может указывать нам, чем и как торговать. Но… – Он переспросил что-то у туземца и продолжил: – Есть разница между… законом и обычаем… порядком… Нет… – Он напряженно потер лоб в поисках подходящего слова. – Вот! Понял! Порядочностью.
Кобзев мрачно воззрился на управляющего. Раатхакс ит-Ллайшар иронически усмехнулся и, с неожиданным для столь дородного мужчины проворством запрыгнув в седло, развернул коня.
– Черт! – ругнулся гэбист. – И что это должно было означать?
Вопрос был, строго говоря, риторический, но Леву Шойфета это, как обычно, не остановило.
– Что теперь у владетеля Бхаалейна развязаны руки, – ответил он.
Возможно, майор Кобзев не так настаивал бы на том, чтобы база советских войск в дружественном Эвейне была перенесена от точки перехода в места более обжитые, если бы знал, что творилось в новом лагере после наступления темноты…
Разумеется, выйти из лагеря иначе как через главные ворота было почти невозможно – минные поля, ограда, датчики, прожектора… История с собакомедведем пошла бедняге Сапрыкину впрок. Начальство, проверив колючесть проволоки и мелкость сетки, милостиво покивало, и вопрос о безопасности базы сочли закрытым.
Ошибку майор Кобзев допустил только одну. Да и не ошибка это была, в общем. Какие, ко всем чертям, увольнительные на иностранной территории? Может, тебе еще билетик до городу Парижу? Ах, назад в Союз? А секретность? Разболтает в пьяном виде какой-нибудь солдатик, и через день об этом будут трезвонить все Барановичи, а через два – весь Тель-Авив, где половина этих самых барановичей и Рабиновичей проживает. Нет уж, потерпят без водки и баб!
Возможно, сказался благоприобретенный аскетизм службиста, возможно, одна половина здравого смысла одолела другую… так или иначе, но тягу рядового состава к бабам и водке майор Кобзев недооценил радикально. Покуда тесниться приходилось на пятачке посреди густого леса с дикими драугбэрами, никто как-то не задумывался, чего лишен, – кроме тех немногих, кому приходилось сталкиваться с туземцами в мирной обстановке. Но с переездом
Вообще-то часовой при попытке проникнуть на охраняемую территорию должен действовать строго по уставу, начиная с сакраментального «Стой, кто идет!» и далее по пунктам. Но диалог, который можно было услышать у шлагбаума на КПП почти ежевечерне, с предписанным имел мало общего:
– Стой, кто идет?
– Да я это, я! Вот идиот, кого еще понесет к воротам в такое время? Не договаривались, что ли?
– А если комендант?
– Вы что, не споили его еще? Вот трезвенник! Я думал, у вас уже все верхи в кармане.
– Угу. Сидят и гадят. Да ты проходи, не маячь… Сколько с тебя, знаешь? Флягу, и чтобы полную.
– Да чтоб вы упились, гниды!
– Ты мне, блин, не выступай! Щас как…
– Все, все, молчу! Уже пошутить нельзя…
– Шутки у него! Мне, между прочим, с начкаром – делись, с этими, на пульте – делись… Ты иди, шутник. Пока еще до деревни дотащишься… весь самогон без тебя выдуют.
– Без меня – не выдуют!
– Погоди! А ты что на продажу волочишь?
– Тебе скажи! Нечего мне рынок забивать. Сам придумай.
Огромный вороной тяжеловоз – ибо закованную в доспехи тушу воеводы Тауторикса мог выдержать далеко не каждый конь – прядал ушами и нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
– Ну? – осведомился воевода. – Где они?
– Их нет, – отозвался дружинник. Из-под шлема на его побелевшее лицо скатывались крупные капли пота. – Их нет в этом лесу до самого окоема.
Тауторикс нахмурился. Эврил был не самым сильным из бхаалейнских провидцев-наймитов. Но лучшего у него в отряде не случилось.
– Не нравится мне это, – пробасил стоявший неподалеку Уолле. – По тому, что поведал тот хромой трус, и по словам лазутчиков, так и так выходит, что до лагеря не больше пяти тысяч шагов, а скорей – четыре-три будет. И чтобы лихие людишки за три тысячи дозорных не поставили – неслыханное это дело. Неслыханное и невиданное.
– Может, – насмешливо предположил один из младших дружинников, – они там все умом тронулись? Оттого и речи дурные ведут. На наших демонов тоже, бывает, как найдет, как понесет ерунду молоть – только холодную тряпку на лоб, и отлеживаться.
– Может, может… – Тауторикс яростно стиснул поводья. – А может, надеются на что-то.
– На что? – вскинулся молодой дружинник. – На шиевы громобои?
– Может, и на них, – вздохнул воевода. – Иль на что другое. Ладно. – Он приподнялся и, возвыся голос, скомандовал: – Вперед!
Они проскакали почти две тысячи, прежде чем Эврил поднял коня на дыбы.
– За этим поворотом, – выдохнул он, – четверо.
– Фаулей! – не оборачиваясь, позвал воевода. – Твоя очередь.