Серебряная богиня

Крэнц Джудит

— Что?.. Что это такое? — спросила она.

— Искусственные цветы, — ответил Мэтти.

— Фаберже… не что иное, как Фаберже, — выдохнула Марго. — Прочти, что написано на карточке.

Только теперь Франческа решилась извлечь визитную карточку, лежавшую в старинной бархатной коробочке с выдавленным на ней двуглавым орлом, символом поставщика царского двора.

«Эти незабудки принадлежали моей матери. До сегодняшнего дня я уже было потерял надежду встретить ту, которая могла бы обладать ими. Стах Валенский».

— Горазд на выдумки, — строго сказал Мэтти, но даже на его далекий от сентиментальности

взгляд, крошечная вазочка с букетиком незабудок представляла огромную ценность. Кем бы ни был этот тип, он не стал бы бездумно бросаться такими вещами.

Не успела Франческа обернуть розовую гирлянду вокруг запястья, как звонок от портье известил о прибытии князя Валенского.

— Слушай, милочка, только не забывай, что тыква может превратиться в карету, — торопливо проговорил Мэтти, но Франческа так поспешно выскочила из номера, что не расслышала его слов. Мэтти с огорченным лицом повернулся к Марго: — Черт побери, я хотел сказать «карета — в тыкву». Как ты думаешь, она поняла?

— С равным успехом ты мог бы обратиться к ней по-китайски, — ответила Марго. — Ты же видел, в каком она состоянии.

По безмолвному согласию Валенский и Франческа быстро миновали переполненный вестибюль «Нормандии», где люди застыли на месте, провожая ее взглядами с того самого мгновения, как она вышла из лифта, окутанная колышущимся облаком шифона, не скрывавшего, но лишь подчеркивавшего ее красоту. Открытый белый «Роллс-Ройс» Стаха с откидным верхом ждал ее у дверей, и несколько секунд спустя они уже катили по почти пустынным улицам города, большинство обитателей которого либо выпивали перед ужином, либо еще только одевались на выход.

— Вы не находите, что еще неприлично рано? — спросил он.

— Но вы сами сказали — в восемь.

— Я не был уверен, что мои нервы выдержат до девяти.

— У вас расстроены нервы?

Ее замечательный голос, всегда такой глубокий и мягкий, сейчас звучал напряженно, слова с трудом слетали с внезапно пересохших губ.

— Да, начиная с сегодняшнего дня…

Его шутливый тон испарился. Он снял одну руку с рулевого колеса и накрыл ладонью сложенные руки Франчески. Это неожиданное простое прикосновение лишило ее дара речи. Никто из ее многочисленных любовников никогда, даже в самые интимные мгновения, не дотрагивался так до нее. Она ощутила волнующую власть пальцев спутника.

Минуту спустя он продолжал:

— Я думал повести вас обедать в «Казино»… там сегодня бал в честь игроков в поло… сейчас самый пик сезона. Что вы скажете насчет того, чтобы пропустить его? Мы можем поехать в один известный мне ресторан на дороге в Онфлер. Он называется «Чез Маку», там хорошо и тихо, по крайней мере, должно быть тихо сегодня вечером, когда все отправятся в Довиль.

— О да… пожалуйста.

В «Чез Маку» вскоре выяснилось, что они способны говорить только о самых незначительных вещах. Стах пытался рассказывать о поло, но Франческа слушала рассеянно, завороженная резкими движениями его загорелых рук, поросших светлыми волосами, — рук большого самца.

Да и сам Стах с трудом понимал то, о чем говорил. Франческа затронула самые тонкие струны его души, разбудила давние, глубоко запрятанные и тщательно оберегаемые мечты. За прожитые годы у него было много женщин, столько, сколько ему хотелось,

умных, искушенных, практичных, невероятно красивых женщин, принадлежавших к «Интернэшнл сет». И вот теперь он, закаленный, многое повидавший, оказался, что называется, влюбленным с первого взгляда, испытав неожиданное, словно удар грома, увлечение, кружившее ему голову.

Она такая юная, думал он, и столь ослепительно величественная. Ее яркая, волнующая красота в равной мере могла быть как русской, так и итальянской. Она напоминала ему миниатюрные, в золотых с бриллиантами окладах портреты юных санкт-петербургских княжон, множество которых в ностальгическом излишестве украшали каминные полки в доме его матери. Кожа ее плеч, когда она сбросила шаль, показалась ему невероятно, неправдоподобно свежей и гладкой. Округлость щеки там, где она смыкалась с ухом, казалась столь щемяще целомудренной, что он был уверен: этот абрис навсегда останется в его памяти.

Франческа слушала низкий голос Валенского, отмеченный чисто английским произношением, мужественный голос, слегка вибрировавший от скрытой нежности, когда он рассказывал о новорожденном жеребенке, и думала, насколько же он не похож на мужчин того сорта, что она встречала до этого, будто вылеплен совсем из другого теста. Каждый раз, когда она осмеливалась заглянуть в его горевшие хищным блеском серые глаза, ей казалось, что она делает очередной шаг в неизвестность. Он сообщил, что ему уже сорок, однако его окружал такой волнующий ореол силы и целеустремленности, что любой юноша показался бы рядом с ним неуклюжим младенцем. Мэтти было всего сорок пять, но по сравнению со Стахом он выглядел на двадцать лет старше.

Когда они допили кофе, он спросил ее, не хотела бы она вместе с ним навестить его лошадей.

— Я никогда не ложусь спать, не заглянув на конюшню, — пояснил он. — Они ждут встречи со мной.

— А им нравятся посетители женского пола?

— Они никогда не видели их прежде.

— Ах так!.. — Франческа вздрогнула, уловив суровую простоту сделанного ей комплимента. — Хорошо, тогда я еду.

Они поехали назад в сторону Донилл и на самой окраине Трувиля свернули на проселочную дорогу, которая примерно с полмили петляла среди старых яблонь, пока не уперлась в ворота, сделанные в стене из грубого камня. На звук клаксона появился мужчина, распахнувший перед ними ворота, и они въехали внутрь. Во дворе помещались внушительный каменный фермерский дом и многочисленные хозяйственные постройки.

— Жан, мой управляющий, живет здесь со своей семьей, — пояснил Валенский, — а конюхи проживают в деревне и приезжают сюда каждое утро на велосипедах.

Он взял Франческу под руку и повел ее к конюшням, расположенным на некотором удалении от дома. Заслышав звуки их шагов, пони немедленно откликнулись, заржав и беспокойно задвигавшись в стойлах.

— У них, бедняжек, не так много развлечений, — рассмеялся Валенский. — Я для них нечто вроде ночного шоу.

Он медленно переходил от одного стойла к другому, задерживаясь, чтобы сообщить Франческе кличку каждой лошадки и рассказать о достоинствах своих любимцев, одновременно окидывая животных острым, проницательным взглядом, оценивая их физическое и психическое состояние. Стах мог говорить о своих лошадях бесконечно.