Серебряная Инна
Шрифт:
Первого, кого она видит, это Кновеля, который, скрючившись, мечется по двору. Чтобы не попасться ему на глаза, девушка быстро пятится назад в лес, надеясь обойти хутор сзади. Очевидно, он уже давно ее ищет, но Инне на это наплевать. Она берется за работу. Присев рядом с коровой, она снова уносится мыслями к чужаку. Кладет голову на его мягкий белый живот, чувствует, как щеку ласкает нежная кожа.
— Где тебя черти носили? — орет Кновель, глядя на нее из-под кустистых насупленных бровей, когда она наконец возвращается в дом.
Инна смело встречает его взгляд.
— Проверяла сети, — врет
Кновелю хочется ее ударить. Такая наглая ложь.
— Ветер? — рявкает он. — Ты у меня сейчас получишь за этот ветер!
Но страх, что произойдет то же самое, что в тот раз, когда она отправилась в деревню, его останавливает. В ярости Кновель пытается поднять на дочь руку, но рука его не слушается. Все этот чертов страх.
И в это утро силы ему отказывают. Кновель сдается.
— Даже не пытайся, — бормочет он, выходя из избы.
Инна остается внутри, оцепенев от ужаса. Нет, она не боится побоев. Ни самих побоев, ни боли. Это гнев, беспомощный в своей ярости гнев ее страшит.
~~~
Однажды ранним утром он услышал ее шаги. Арон только что проснулся и так отчетливо слышал все звуки вокруг, как только может слышать человек, который, бодрствуя, думает, что спит. Неосторожный шаг, хруст сучка под ногами, ее ногами.
Девушка не показывалась с того раза, когда оставила ему узелок, а это было несколько дней назад. Арон сразу решил притвориться, что еще спит, и понаблюдать за ней с закрытыми глазами.
Где-то поет одинокая птица. Времена птичьих симфоний, словно тонкая нить пронизывавших раннее утро, миновали, слышно было только тишину и одинокую птицу.
Арон прислушался. Это должна быть она, кто же еще? Арон подумал о Лурве, обычно спавшем у него в ногах. И тут до него донеслось довольное урчание Лурва, которое тот издавал, когда его трепали за загривок. Арон напряг слух. Если бы не шум в голове, можно было бы услышать больше. Что он слышит? Это ее дыхание? Должно быть, она гладит Лурва, если он правильно угадал. Да, она здесь. Вероятно, смотрит на него. Арону кажется, что он чувствует на себе ее взгляд. Ему нестерпимо хочется выдохнуть воздух, который он столько сдерживает. Хочется пошевелиться, открыть глаза, прекратить эту непонятную игру. Но если открыть глаза, то она сбежит. Без всякого сомнения. Она сидит там, уверенная в том, что он спит. И наверно, не впервые. Кто знает, сколько раз она вот так смотрела на него спящего. Знакомилась с его лицом, со спящим телом, с Лурвом… Наверно, ему стоит разозлиться. Одно дело — следить за бодрствующим человеком: Арон же чувствовал на себе ее взгляд, как чувствуют солнечный свет январским днем — слабый и сильный одновременно. Но смотреть на него спящего — совсем другое дело. Разве можно смотреть на человека, когда он спит, без разрешения? Разве это правильно?
Она все еще здесь. По-прежнему не открывая глаза, Арон продолжает чувствовать ее присутствие. Сколько она уже здесь сидит? Арон больше не может притворяться спящим. Нервы напряжены до предела. Даже чтобы просто лежать с закрытыми глазами, требуется ужасно много сил.
Арон открывает глаза. Кто бы мог подумать, что это так легко. Нужно просто
В то же мгновение Арон вскакивает на ноги и хватает ее за запястья, сам не понимая, как ему это удалось. Они смотрят друг на друга. На ее лице написан ужас.
— Тебе не надо меня бояться, — говорит он как можно спокойнее. И медленно продолжает: — Скажи мне только, как тебя зовут. Мне нужно знать твое имя.
Девушка вырывается, на лице по-прежнему ужас и желание убежать.
— Меня зовут Арон, — тихо произносит он. — Если хочешь, можешь посмотреть, как я буду смазывать ногу мазью, которую ты мне дала.
Выражение ужаса на лице сменяется любопытством. Теперь она смотрит не прямо на него, а в сторону.
— Как тебя зовут? — настаивает Арон. Выражение ее лица придало ему мужества.
— Отпусти меня, — шепчет девушка.
Арон отпускает ее запястья. Минуту-другую они смотрят друг на друга, потом девушка делает несколько шагов назад.
Арон возвращается на подстилку и начинает снимать повязку с ноги. Вспоминает ее взгляд, когда открыл глаза. В нем не было ни робости, ни застенчивости. Она бесстыдно пожирала его глазами. Арон старается не смотреть на девушку, сосредоточившись на ноге. Но он чувствует, что она следит за каждым его движением.
— Мне уже получше, — говорит он, не глядя на нее. — Твоя мазь помогла.
Он по-прежнему не смотрит на нее, слегка массируя больную лодыжку. Опухоль еще не спала, но нога выглядит лучше. Арон тянется к баночке с мазью, смазывает лодыжку и перебинтовывает.
— Готово... — говорит он, отваживаясь поднять глаза.
Она стоит там, прислонившись к березке, гораздо ближе, чем он полагал. Стоит и смотрит на него. Жаркая волна пробегает по телу и бросается в глаза. Ее лицо, которое он наконец смог рассмотреть, трогает его до глубины души. Оно кажется таким знакомым, таким близким и одновременно таким далеким, таким непонятным.
Это пугает и волнует его. Причем волнует так сильно, что вызывает смущение. Как так получается, что глубокие чувства всегда сопряжены со стыдом?
— Можешь смотреть на меня, — слова даются Арону с трудом, — даже когда я не сплю. Так будет лучше. Мне кажется, так намного лучше.
Она ничего не отвечает. Но уголки губ приподнимаются, словно в улыбке, прежде чем она разворачивается и без единого слова бросается бежать прочь от шалаша.
~~~
Ее зовут Инна. Я похоронила ее сегодня. В снегу.
Вокруг меня следы. Следы и больше ничего. Следы лап. Следы историй. Я хожу по ее дому среди ее вещей и зарываюсь еще глубже в свою собственную жизнь. Как в снег. Глубже и глубже. Слой за слоем. Если взять лопату и в расчищенном проходе срезать часть снежной стенки, то можно заметить, что снег там лежит не однородной массой, а слоями: одни потоньше, другие потолще. А поверх каждого слоя история. История о том, что был снегопад, или яркое солнце, или сильный ветер. Рудимент истории.