В то время я гостила на земле.Мне дали имя при крещеньи – Анна,Сладчайшее для губ людских и слуха.Так дивно знала я земную радостьИ праздников считала не двенадцать,А столько, сколько было дней в году.Я, тайному велению покорна,Товарища свободного избрав,Любила только солнце и деревья.Однажды поздним летом иностранкуЯ встретила в лукавый час зари,И вместе мы купались в теплом море.Ее одежда странной мне казалась,Еще страннее – губы, а слова —Как звезды падали сентябрьской ночью.И стройная меня учила плавать,Одной рукой поддерживая телоНеопытное
на тугих волнах.И часто, стоя в голубой воде,Она со мной неспешно говорила,И мне казалось, что вершины лесаСлегка шумят, или хрустит песок,Иль голосом серебряным волынкаВдали поет о вечере разлук.Но слов ее я помнить не моглаИ часто ночью с болью просыпалась.Мне чудился полуоткрытый рот,Ее глаза и гладкая прическа.Как вестника небесного молилаЯ девушку печальную тогда:«Скажи, скажи, зачем угасла память,И, так томительно лаская слух,Ты отняла блаженство повторенья?..»И только раз, когда я виноградВ плетеную корзинку собирала,А смуглая сидела на траве,Глаза закрыв и распустивши косы,И томною была и утомленнойОт запаха тяжелых синих ягодИ пряного дыханья дикой мяты, —Она слова чудесные вложилаВ сокровищницу памяти моей,И, полную корзину уронив,Припала я к земле сухой и душной,Как к милому, когда поет любовь.Осень 1913
* * *
Плотно сомкнуты губы сухие,Жарко пламя трех тысяч свечей.Так лежала княжна ЕвдокияНа душистой сапфирной парче.И, согнувшись, бесслезно молиласьЕй о слепеньком мальчике мать,И кликуша без голоса билась,Воздух силясь губами поймать.А пришедший из южного краяЧерноглазый, горбатый старик,Словно к двери небесного рая,К потемневшей ступеньке приник.Осень 1913
* * *
Мальчик сказал мне: «Как это больно!»И мальчика очень жаль…Еще так недавно он был довольнымИ только слыхал про печаль.А теперь он знает все не хужеМудрых и старых вас.Потускнели и, кажется, стали ужеЗрачки ослепительных глаз.Я знаю: он с болью своей не сладит,С горькой болью первой любви.Как беспомощно, жадно и жарко гладитХолодные руки мои.<<Октябрь>> 1913
* * *
Косноязычно славивший меняЕще топтался на краю эстрады.От дыма сизого и тусклого огняМы все уйти, конечно, были рады.Но в путаных словах вопрос зажжен,Зачем не стала я звездой любовной,И стыдной болью был преображенНад нами лик жестокий и бескровный.Люби меня, припоминай и плачь!Все плачущие не равны ль пред Богом?Мне снится, что меня ведет палачПо голубым предутренним дорогам.<<16 ноября>> 1913
* * *
За узором дымных стеколХвойный лес под снегом бел.Отчего мой ясный соколНе простившись улетел?Слушаю людские речи.Говорят, что ты колдун.Стал мне узок с нашей встречиГолубой шушун.А дорога до погостаВо сто раз длинней,Чем тогда, когда я простоШла бродить по ней.Ноябрь<<?>> 1913
* * *
Простишь
ли мне эти ноябрьские дни?В каналах приневских дрожат огни.Трагической осени скудны убранства.<<Ноябрь>> 1913Петербург
* * *
1912-й, начавшийся путешествием в Италию и окончившийся рождением сына Льва (друзья тут же окрестили его гумильвенком), был последним годом относительно надежного семейного союза двух поэтов. Весной 1913 года Николай Степанович вновь укатил в Африку. Анна Андреевна, разбирая по просьбе свекрови бумаги мужа, обнаружила на его письменном столе увесистую связку женских писем. Достаточно красноречивых… А вскоре узнала, что отправительница любовных посланий ждет от Гумилева ребенка. Впрочем, делать из случившегося драму не стала, понимая, что и сама во многом виновата. Договорились, что разводиться не будут, а попробуют жить хотя и вместе, но так, чтобы не мешать друг другу. Отпущенный на волю Гумилев тут же, на глазах у жены, стал ухаживать за сестрой своего ученика Георгия Адамовича. Вскоре Таня Адамович стала его официальной любовницей. С тех пор Ахматова на амурные приключения милого друга Коли перестала реагировать. Однако день этой измены запомнила. П. Лукницкий отмечает в Дневнике, что, диктуя ему сообщения о Гумилеве, упомянув, что 6 января 1914 года он познакомился с Таней Адамович, Анна Андреевна «чуть вздохнула», и ему «показалось, что этот вздох был не случайным».
* * *
Пустые белы святки.Мети, метель, мети.Пусть дороги гладки, —Мне не к кому идти!<<7–19 января>> 1914
* * *
Высокие своды костелаСиней, чем небесная твердь…Прости меня, мальчик веселый,Что я принесла тебе смерть —За розы с площадки круглой,За глупые письма твои,За то, что, дерзкий и смуглый,Мутно бледнел от любви.Я думала: ты нарочно —Как взрослые хочешь быть.Я думала: томно-порочныхНельзя, как невест, любить.Но все оказалось напрасно.Когда пришли холода,Следил ты уже бесстрастноЗа мной везде и всегда,Как будто копил приметыМоей нелюбви. Прости!Зачем ты принял обетыСтрадальческого пути?И смерть к тебе руки простерла…Скажи, что было потом?Я не знала, как хрупко горлоПод синим воротником.Прости меня, мальчик веселый,Совенок замученный мой!Сегодня мне из костелаТак трудно уйти домой.Ноябрь 1913Царское Село
* * *
Считается, что стихотворение «Высокие своды костела…» посвящено памяти Михаила Линдеберга, молодого офицера, застрелившегося 23 декабря 1911 года. Анна Ахматова убедила себя, что виновна в этой катастрофе: знала, что романтически настроенный юноша влюблен в нее, но, по легкомыслию молодости, не сделала ничего, чтобы предотвратить развязку.
Но, думается, не только этот трагический случай лег в основу стихотворения.
В 1908 году Анна Горенко и Николай Гумилев расстались, как им казалось, навсегда. Николай Степанович вернулся в Париж, Анна уехала в Севастополь. Там и получила известие из Парижа: Коля пытался покончить с собой, врачи борются за жизнь, но положение серьезное. Успокаивающая телеграмма пришла через несколько дней… Этот случай конспективно отражен Ахматовой в «Записных книжках»:
…Рассказ Т<<олст>>ого о самоуб<<ийстве>> в 1908 г. я знаю очень давно. Т<<олст>>ой подтверд<<ил>> его в Ташкенте (1942). Эту историю знает и М.Зенкевич. Tel<<egramme>>: «Viverai toujours». (Получила в Севастоп<<оле>>, М<<алая>> Морс<<кая>>, д<<oм>> Мартино.)
Гибель юного поклонника не могла не вернуть Анну в те трагические дни 1908 года, когда она, получив телеграмму о попытке Гумилева покончить с собой, почти неделю не знала, выживет ли ее Николай.
О том, что Линдеберг не является единственным героем этого стихотворения, свидетельствует несколько деталей. Во-первых, героиня оплакивает бедного влюбленного в костеле, тогда как Михаил был лютеранином и похоронен в лютеранской части Волкова кладбища. Зато Гумилев восхищался католической храмовой архитектурой и в Италии, и в Польше, научил и Анну понимать ее высокую красоту.
Кроме того, обращаясь мысленно к самоубийце, Ахматова называет его «веселым мальчиком» («Прости меня, мальчик веселый, что я принесла тебе смерть»). Между тем те же самые слова уже год как произнесены и подарены Гумилеву (которому она чуть было не принесла смерть!) – в поэтическом воспоминании об их первой встрече в Царском Селе: