Серебряная корона
Шрифт:
Мона вступила в права наследства. Мысль об этом в сочетании с высокой температурой рождала разные дурацкие ассоциации, например «вечно ты во что-нибудь вступишь». Лихорадка все превращала в фарс.
Когда пришел агент похоронного бюро, Мона изо всех сил старалась не улыбаться в его присутствии. Он объяснил ей несколько раз: все, что принадлежало ей совместно с мужем, — теперь только ее. Пообещал впоследствии помочь ей с описью имущества. Право наследства означало, что Мона может заходить в кабинет Вильхельма когда захочет. Но чувство запретности ее никак не покидало. И стоило открыть дверь в это давно не проветриваемое помещение, как вновь захватило дух. Она опустила пальцы в карман пальто и нащупала ключ от банковской ячейки. В нынешней ситуации Мона, конечно, могла попросить кого-нибудь из сотрудников банка узнать номер ячейки, но она
Мона подняла трубку, чтобы позвонить ему, но ощутила внутреннее сопротивление. Если бы она знала, что звонок приведет еще к одному убийству, то ни за что не стала бы набирать эти ненавистные цифры. Но она снова чувствовала себя маленькой и напуганной. Было страшно идти одной в банк, мраморный дворец цифр, она не знала, как там себя вести. Она решила остаться в черном платье, несмотря на жару. Может, там будут к ней предупредительнее, видя, что она в трауре. Кроме того, это платье ей очень идет. Черный цвет оттеняет ее темные брови и ресницы, и платье сидит на ней, как на модели в каталоге. Она не решилась показать платье Вильхельму после того скандала, когда он узнал, что она заказала по каталогу «массу ненужного».
Теперь она увидела его фигуру между деревьев. И приободрилась: куда спокойнее идти в банк вместе. Несмотря на то что он был рядом и обнимал ее за плечи, рука Моны дрожала, когда она заполняла бланк, который ей протянула сотрудница банка. Притом что Мона имела на ячейку полное право как на совместное имущество, та почему-то отчетливо ощущалась как личное владение Вильхельма. Мона чувствовала, что нарушила некую границу и вторглась в чужое тайное пространство. Что она здесь найдет? Наверное, права на дом, собственный аттестат зрелости с плохими отметками, может быть, немного денег и что-нибудь еще, о чем она не догадывается. А если она указала не тот номер? Ведь это только догадки, что цифры на картине и номер ячейки совпадают. Он сказал, ничего страшного, если номер не тот, но она все равно боялась. Если она ошибется, это будет ужасно. Она опозорится и разоблачит себя.
— Будьте добры, предъявите удостоверение личности.
Мона достала вытертый бумажник из кожзаменителя, отвела пальцем висящие из него нитки и показала водительские права. Решетка отворилась, и они шагнули внутрь банковского хранилища — он впереди, Мона немного позади. Как в тюрьме, подумала она, холодные белые стены, каменные колонны. Решетка захлопнулась с гулким эхом. Они были одни. Он надел перчатки и взял из ее рук ключ. Конечно, у нее дрожали руки, но ей ведь хотелось открыть самой! Он достал из ячейки черный ящичек и, прежде чем открыть крышку, огляделся. Мона наклонилась, чтобы посмотреть, и чуть не села на пол, когда увидела пачки тысячных банкнот. Сверху лежало толстое письмо, адресованное Биргитте. Конверт оказался незаклеен. Было так странно держать его в руке. И странно видеть старательно выведенное на нем рукой Вильхельма имя Биргитты.
— Дай мне письмо, — сказал он, и она машинально подчинилась. В конверте были деньги, а еще листок с написанным от руки текстом. — Я займусь этим, — сказал он и засунул письмо в карман.
Она успела прочитать только начальную фразу.
— Что я буду делать с деньгами?
Он рассмеялся, коротко и угрюмо:
— Об этом меня не спрашивай. Спрячь их дома и трать с умом и понемногу.
Глава 37
Мона смотрела не отрываясь за работой экскаватора. Ее голова поднималась и опускалась, как иголка на швейной машинке, покуда Хенрик набирал полный ковш земли и камней и вываливал на кучу. Это искусство, сказал он, уложить склон так, чтобы он смотрелся естественно, это все равно что ваять статую женщины с мягкими формами. Гигантская машина слушалась малейшего его движения, как будто была
— Хочешь сама попробовать? — Хенрик вылез из машины и распахнул перед Моной дверь.
— Можно? — Дважды приглашать Мону не пришлось.
— Угол наклона — один к двум. Помнишь, я показывал тебе?
Мона кивнула, пытаясь сдержать улыбку, расползавшуюся от уха до уха.
— Хорошо, что у тебя рука легкая. У тебя, черт возьми, талант! Вообще-то непонятно, почему так мало женщин-экскаваторщиц. Твоя работа в больнице с пожилыми пациентами физически ведь гораздо тяжелее!
— Я терпеть ее не могу!
— Не любишь работать со старичками, выжившими из ума?
— Меня заставляют пойти на курсы медсестер, иначе уволят. Я не пойду. Пусть увольняют хоть сегодня! Там надо будет рассчитывать лекарства! Я осрамлюсь там к чертовой матери. — Мона прикусила губу, чувствуя, как на шее предательски выступают красные пятна. — Вообще надоело быть на побегушках. «Мона, судно!», «Мона, где кофе?» Что я им, прислуга, что ли? Знаешь, когда я вижу в городе какого-нибудь старичка в коляске, я перехожу на другую сторону! Мне все надоело! Единственное, что мне в жизни светит, — это дослужиться до защитницы прав больных энурезом при товариществе «Компрессионный чулок», и то если я закончу эти грёбаные курсы.
— Почему бы тебе не поменять работу? — засмеялся Хенрик.
— Поменять работу? А что я буду делать? Даже чтобы мыть туалеты на готландском пароме, нужно уметь говорить по-английски!
— Я могу нанять тебя экскаваторщицей.
— Шутишь?
— Нет. Нужно только получить диплом, а для этого пройти ускоренные курсы. Это денег стоит, конечно, но по крайней мере получишь какую-то основу. Дальше все зависит от твоего мастерства и старания. Репутацию каждый делает себе сам. Работу получают лучшие. Я — самоучка. В мое время было достаточно справки от другого экскаваторщика, что ты проработал у него тысячу часов. Если смог закрыть ковшом спичечный коробок, не сдвинув с места, — получаешь пять с плюсом. А это, Мона, уже профессионализм! Но ты справишься, у тебя ведь чертовский талант. Хочешь посмотреть, как устроен мотор? Вон там внизу насосная установка. Это сердце машины. Вон там — система клапанов. Открываешь и закрываешь разные клапаны при помощи рукояток. Иногда ей нужно поменять кровь, старушке «Кэт», тогда заливаешь масло, вот сюда. Есть у нее и вставные зубки, совсем как у твоих пациентов. Если она захочет пожевать травку, то берешь кувалду и вставляешь ей в ковш дополнительные зубья.
— Ты серьезно говоришь, что…
— Что мы с тобой сможем вместе работать? Да, совершенно серьезно. У меня слишком много сейчас работы, я не успеваю все делать, мне нужен помощник. Мне иногда требуется выходной, а машина слишком дорогая, чтобы стоять во дворе для всеобщего обозрения. Сейчас я тебе покажу, как заправлять машину. Вон тот зеленый ящик — это домашняя бензоколонка. Вот тут берешь шланг…
Мона стояла у зеркала. Хенрик на прощание коснулся ее щеки. Погладил кончиками пальцев, когда она собралась домой. Сейчас Мона повторила его движение, погладила себя так же. Попробовала представить, какой он ее видит. Наверно, в его глазах стоят фильтры, которые отсеивают все некрасивое. Она покраснела и закрыла глаза. Ей нравилось, когда он к ней прикасался.
Мона сложила одежду Вильхельма в пакет, чтобы отдать в благотворительный секонд-хенд. Костюм, который последние десять лет был ему мал, и яркие цветастые рубашки, которые он упрямо продолжал покупать. Мона до сих пор чувствовала раздражение, представляя, каким он выглядел посмешищем. Расстегнутая на груди пестрая рубашка и золотая цепь. Вид как у сутенера. Сутенер из Эксты и деревенская потаскуха…
Тишину прорезал телефонный звонок.
— Биргитта, ты? Как приятно, что ты позвонила! Улоф? Нет, его здесь нет. Нет, и Кристоффера тоже. Биргитта, что с тобой? Ты плачешь? Я обязательно при случае скажу им тебе позвонить. Что, не надо?