Серебряная лоза
Шрифт:
— Кого это, например?
— Того хлыща, который ходил к Грете. Сейчас, правда, уже поздно, наверное. Ты вот её не видел, а я временами заглядывал, да и в городе встречал. Знаешь, она сперва стала такая... как птица, и летела высоко — не достать. А потом ей точно крылья обрубили. И она упала, а может, всё ещё падает.
Ковар вновь закашлялся, теперь уже не от дыма. Меткое сравнение, даже сам он не сказал бы точнее. Надо же, и нечуткий обычно Гундольф что-то заметил.
Грета оправилась, но выглядела как после тяжёлой болезни. Даже после темницы и смерти отца не появлялось в ней
Он приходил, просто чтобы побыть рядом. Надеялся, однажды сумеет облегчить эту боль, но Грета теперь всегда глядела на него с презрением.
Он просил прощения бессчётное число раз. Пытался объяснить, как опасно было бы их ребёнку оставаться в городе. А там, где сейчас, дитя вырастет счастливым, и после они его отыщут.
— После? — с кривой усмешкой, которой прежде никогда не бывало на этих губах, спросила Грета. — Когда — после? Моё дитя будет звать матерью другую женщину, а отцом — другого человека. Я окажусь незнакомкой, посторонней, лишней в его жизни. Захочу забрать — и увижу только страх в его глазах, похожих на мои, а может, на твои. Даже этого ты мне не сказал! Право же, сам господин Ульфгар не выдумал бы пытки страшнее. Наймись к нему палачом.
Что странно, на старую Марту Грета сердилась не так сильно, лишь запретила ей говорить о случившемся. А его, Ковара, видеть не могла. А он не мог смотреть, как меняется её лицо при виде него.
И потому однажды, найдя окно заколоченным, он даже ощутил что-то вроде облегчения.
— Так что, Ковар? — окликнул товарищ. — Слушаешь ты? Я найти хочу того, кто так её обидел. Ох, как бы я ему вмазал! От всей души желаю, чтобы этот гад подох.
— Ты прав, Гундольф, — бесцветным голосом ответил хвостатый. — Я тоже желаю ему смерти.
— Так найдёшь его?
— Может быть, однажды.
Они ещё посидели в молчании.
— А ты и сам невесёлый что-то стал, — сказал Гундольф. — В город ходить бросил. Заразу-то никакую не подцепил в тех притонах, куда тебя обычно носило?
— А? Нет, с этим всё в порядке. Наверное, просто повзрослел я.
— Вот же дрянь, — сказал юный страж. — Вспомни только, как мы жили в грязи, на болотах. Скажи мне кто тогда, что я буду служить у самого правителя, в костюме с пуговицами блестящими, в тепле, с жалованьем, а девчонки шеи на улицах будут сворачивать — ох, как бы я был счастлив! А знаешь что? Вот тогда только, грязным мальчишкой, я и умел чувствовать счастье. А ты?
— Я тоже. Гундольф, знаешь, это я.
— Чего? Я и так знаю, что ты — это ты.
— Нет. Это я, понимаешь. Из-за меня Грета, из-за меня это всё.
Гундольф понял не сразу, но когда понял, избил так, что мало не показалось. И это он ещё всего не знал. Хвостатому было всё равно, он даже не сопротивлялся. Может быть, только поэтому Гундольф его и не убил.
Стражам, которые нашли его утром, Ковар твердил упрямо, что сам упал. И хотя очевидно было, что посторонним за стену не зайти, что люди так не падают и искать нужно кого-то из близкого окружения, делать ничего не стали. И вправду, что тут сделаешь, если пострадавший даже самому господину Ульфгару упорно
Гундольф при встрече теперь смотрел так, будто ему больно. А неизменный талисман хвостатого, деревянная птица, сменившая уже не один шнурок, раскололась в этой драке.
Спустя несколько дней явился Эдгард. Стоял у двери, скрестив руки, глядел укоризненно.
— Эдгард! — привстал на лежанке хвостатый. — Прошу, придумай что-то, забери меня отсюда.
— Ты думал над тем, как вырастить пернатое дитя. Это уже сделано. Так когда ты выкрадешь яйцо?
— Я хочу умереть.
— Ты хоть думал, как это осуществить? Есть планы? Расскажи мне, я найду другого человека.
— Я жить больше не хочу! Я не смогу, не выдержу тут, в этом городе. Забери меня — или убей. Дай мне яду, как Виму.
Видно, он выглядел так жалко, что даже Эдгарда это тронуло. На следующий день торговец вернулся, но не с ядом.
— Иди к правителю, — приказал он. — Ты в курсе новостей, знаешь, что шахты на севере стали слишком глубоки, и насосы не справляются?
— Не...
— Теперь знаешь. Так вперёд, обещай создать такие насосы, что весь натиск моря будет бессилен перед их мощью. Ну, живо. И я тебя заберу.
Господин Ульфгар поднял бровь, но согласился. Может, вправду некому больше было помочь с шахтами, может, решил спровадить мастера, пока тот вновь не покалечился — разумеется, совершенно случайно. Сказал только, если будет срочное дело, пошлёт за ним. А с волками к тому времени уже было покончено.
Он не послал.
Прошло два полных года, прежде чем Ковар завершил свои труды. Два года он провёл в грязи, в непрерывной работе, в неуютных плохо отапливаемых мастерских и под землёй. Он не позволял себе думать ни о чём другом, а если вдруг задумывался, то принимался за работу ещё усерднее, до изнеможения, пока его не накрывал глухой чёрный сон.
И всё-таки в этой непроглядной темноте иногда мерцал для него образ Греты, его дорогой Греты с маленькой рыжеволосой девочкой на руках. Девочке должно было исполниться два года.
Эдгарду он настрого запретил с ним заговаривать о дочери.
— Может, настанет время, когда я буду умолять на коленях, но ты не поддавайся, — попросил Ковар. — Если начнёшь рассказывать, рано или поздно я не удержусь, сам сорвусь поглядеть. Только если что-то плохое случится, ты скажи, а так — молчи. Я буду знать, что всё хорошо, мне этого достаточно.
Даже с многочисленными помощниками, даже с другими мастерами работа заняла больше времени, чем хвостатый мог предположить. Но что ему теперь время?
— Пора возвращаться, — сказал Эдгард при очередной встрече. Ковар тогда уже оказался свободен и не знал, куда себя девать. — Ты нужен в городе Пара. Давай же, парень, время двигаться дальше. Без тебя было нелегко.
Хвостатый пожал плечами, собрал нехитрые пожитки и сел в знакомый экипаж.
Они проехали через Разводные Мосты, самый оживлённый город севера. Это сюда тянулись шахтёры, чтобы отдохнуть от работы, послушать музыку, потанцевать, поглядеть на выступление какой-нибудь труппы, колесящей по Лёгким землям. Ездили и мастера. Ковар никогда не составлял им компанию.