Серебряная подкова
Шрифт:
Ее лицо светлеет, и, обмакнув перо в чернильнице, она склоняется над листом.
Письмо важное, бумага дорогая. На такой запрос ответить надо бы достойным образом. Прасковья Александровна раздумывает, с чего начать. Раньше она писала только письма к сыновьям. Но там пишется легко, ибо сердце подсказывает. Здесь же каждое слово должно быть к месту.
И медлить нельзя: ведь Саша, старший, уже "назначен" в студенты. Не опоздать бы.
Прасковья Александровна старательно выводит свежеочиненным пером все необходимые слова. Затем, внимательно перечитав листок, она складывает его, достает кусочек
Самая большая капля в середине прижата резным золотым перстнем, подаренным Сергеем Степановичем. Посмотрев на потеплевший от сургуча подарок, вздыхает и заботливо прячет его в заветную шкатулку.
Письмо рано утром отправлено. Когда еще дойдет оно до Казани!
А братья Лобачевские ждут его с нетерпением. Что, если за это Сашу исключат из университета и вернут в гимназию? Они даже не решаются говорить об этом вслух.
– А вдруг оно пришло, - начинает кто-нибудь из них и тут же срывается бежит в контору. Там коллежский регистратор Курбатов занят работой: суровой ниткой подшивает "входящие" бумаги. Завидев мальчика, ворчит недовольно:
– Только мне и заботы - ваши письма помнить. Вон сколько их приходит.
На этот раз ,он встретил Колю выговором:
– Опять за письмом? Работать мешаешь. Бери вон дело, сам листай, может, письмо уже и подшить успел.
"Дело" - толстая папка. Сколько в ней бумаг - и больших и маленьких! Братья, уже все трое, старательно пересматривают их одну за другой. Вот письмо престарелой матери Ляпунова. Счастливый, она соглашается, значит, он - уже студент.
– Смотри, - шепчет Коля.
– "За неумением которой писать и по ее приказанию подписуюсь, ее сын Яков Ляпунов". Наша мама все письма сама пишет...
– А это вот, гляди, - показывает Алеша.
– Княгиня Чхеидзе, мать Алексея. Тоже "за неумением и по ее прошению руку приложил..."
– Пускай, - вздыхает Саша, - пускай "за неумением", да вот письмо пришло бы... Не то рассердится Яковкин и вычеркнет.
– Ну, хватит вам читать чужие письма, - ворчит коллежский регистратор.
– Приходите завтра.
И наконец оно пришло.
– Вот вам, читайте!
– весело встретил их на другой день Курбатов. Матушка согласна.
Саша развернул письмо и прочитал его вслух:
– "Милостивый государь! Илья Федорович!
Два письма из совета кимназии от имени Вашего имела честь получить. Извините меня, что я по причине болезни долго не отвечала. Вы изволите писать, чтоб я уведомила Вас о своем намерении, желаю ли я, чтобы дети мои остались казенными на том условии, что, окончив ученический и студенческий курсы, быть шесть лет учителями. Я охотно соглашаюсь на оное и желаю детям как можно больше прилагать свои старания за величайшую Государя милость, особливо для нас, бедных.
Остаться честь имею с должным моим к Вам почтением.
Милостивый государь!
Покорная Ваша слуга Прасковья Лобачевская.
19-го марта 1805 года".
ЗОЛОТОЙ ТРЕУГОЛЬНИК
В приоткрытую дверь геометрички просунулась белокурая голова Панкратова.
– Колю не видели?
– спросил он.
В классе было семеро мальчиков с именем Николай:
Афанасьев, Балясников, Зыков, Корсаков, Княжевич, Упадышевский и Лобачевский. Поэтому каждого
– Где же Коля?
– снова спросил Панкратов.
Но ему и на этот раз не ответили: все были заняты. Оставалось до первого звонка немного времени, а сегодня Ибрагимов собирался рассказывать о новых свойствах треугольников, и каждому во что бы то ни стало надо было повторить пройденное. Самые исполнительные ученики уже разложили на столах всевозможные треугольники, вырезанные из картона и цветной бумаги, даже из аккуратно выструганных деревянных дощечек, скрепленных у вершин маленькими гвоздиками. Некоторые тут же наспех резали бумагу, поглядывая на треугольники соседей. Были также и такие, которые, зажав уши руками, торопливо бормотали, стараясь кое-как заучить хотя бы одну теорему.
Тогда Панкратов, потеряв терпение, ворвался в комнату и встряхнул за плечи одного зубрилу.
– Оглохли, что ли? Коля где, я спрашиваю?
– Какой?
– Математик.
– А ну тебя... Не знаю!
– ответил ученик и вновь затараторил: - Наложим треугольник ABC на треугольник...
Панкратов сердито махнул рукой и вышел из класса, хлопнув дверью.
"Математик" - это прозвище Лобачевского. Появилось оно сразу же после разговора его с Румовским и втайне доставляло мальчику немалое удовольствие. В знаниях математики он опередил своих товарищей: перечитал в гимназической библиотеке многие серьезные работы на русском, французском и латинском языках [Многие из этих книг по своей проблематике далеко выходили за рамки гимназической программы. Среди них были: "Курс математики" Безу, "Начала геометрии" Лежандра, "Первые основания математических наук" Котельникова и "Краткое руководство к теоретической геометрии" Крафта.], даже тайком досещал университетские лекции Корташевского.
В новом 1805/6 учебном году Григорий Иванович прекратил занятия с гимназистами, потому что начал читать лекции студентам. Гимназисты немало удивились, когда вместо него был назначен преподавать им геометрию Ибрагимов. Они любили его как превосходного учителя трех классов латинского, славяно-российского и арифметического. Но разве может он быть еще и геометром?
– Для нас это вопрос не шуточный, - озабоченно говорил Таврило Панкратов.
– Скоро экзамен, сможем ли выдержать их?
– Да, за Корташевским были мы как за каменной стеной, - отозвался Павел Петров, один из лучших учеников гимназии.
– Тот, бывало, все растолкует... Как полагаешь, Математик? Не завалимся?
Коля, пожав плечами, ответил:
– Полагаю так: если что непонятным покажется, то сам по книгам разберешься. Библиотека у нас богатая.
– Тебе-то хорошо, на любом языке прочитаешь, - отозвался чей-то голос...
Это было вчера. Теперь же, когда ученики сидели в классе, ожидая Ибрагимова, Коля раскачивался во дворе на высокой трапеции.
– Вот он где!
– воскликнул Панкратов.
– А я тебя ищу по всей гимназии.
Рядом стояли студенты.
– Не мешай, - попросил один из них.
– Они с Овчинниковым спорят, кто с размаху на подколенки съедет. Проспорившему - сто щелчков.