Серебряная пуля
Шрифт:
– Занимайся! – неожиданно с нажимом сказал редактор. – Раз уж начал. Тем более что в твоем расследовании заинтересованы… – Он показал пальцем на потолок. – Не знаю уж почему, но насчет тебя звонили из очень серьезного кабинета… И все же, Иван, не в свое дело ты влез, не в свое! Нюхом чую, будут у тебя неприятности, да и у меня, возможно. Впрочем, запретить не могу. Ты свободен.
«Все еще более запутывается, – раздумывал Осипов, идя по редакционному кабинету – Что за силы мной интересуются? Почему он не сказал конкретно? Да и зачем вообще вызывал? Не одобряет, но и не запретил. Значит, на него давят очень крупные величины». И вообще он понял, что от текущей работы его освобождают.
Впрочем,
3
Школа, в которой работал Шляхтин, до революции, видимо, была гимназией или каким-то другим учебным заведением.
Ее приземистое краснокирпичное здание выглядело весьма внушительно и было как две капли воды похоже на ту школу, в которой учился сам Осипов. Только его школа находилась в Костроме, откуда он был родом.
«Тьфу ты, черт, – вспомнил журналист, – ведь сейчас же каникулы! Наверняка учителей нет, разъехались по отпускам». Он толкнул тяжелую массивную дверь и оказался в прохладном вестибюле, в глубине которого за столиком сидела пожилая женщина и вязала чулок.
– Шляхтин? – переспросила она. – Был. Но ушел. Сказал, что придет под вечер, часов примерно в пять. Он в спортзале ремонт затеял. Так что заходите попозже.
Обрадованный уже тем, что встреча со Шляхтиным вполне может состояться, Осипов снова отправился в редакцию, чтобы доделать кое-какие дела, а заодно узнать у фотокорреспондентов, кто такой Грибов.
– Юрка? – редакционный фотограф бегло глянул на Осипова и продолжал размахивать в воздухе только что отпечатанной карточкой. – Понимаешь, глянцеватель барахлит, – объяснил он, заметив недоуменный взгляд Ивана, – сушу вот вручную. А Юрка?.. Он профи. Толковый малый. Только, по-моему, слегка того. – Фотограф покрутил пальцем у виска. – Да ты же видел его выставку, неужели не помнишь? В конференц-зале висел в прошлом году. Правда, недолго. Два дня всего, по-моему. Главный увидел и велел снять.
Теперь Осипов вспомнил. Выставка была небольшая, снимков, может, тридцать, но впечатляющая. В большинстве обнаженные тела, как женские, так и мужские.
Казалось бы, ничего особенного, но подано чересчур экстравагантно. Осипов вспомнил портрет мужчины, чье лицо нарочито вульгарно было разрисовано женской косметикой, подведенные глаза, намазанные губы, оттененные скулы… Работа называлась «Портрет клоуна», но вряд ли это был клоун. Обнаженная натура исполнена таким образом, что с большим трудом можно разобрать, кто на снимке: мужчина или женщина. Присутствовало на выставке несколько работ репортажного плана, весьма своеобразных. Скажем, серия из пяти снимков, посвященная моргу. Редакционный народ воспринимал фотовыставку по-разному, кое-кому она нравилась, некоторые плевались, а большинство выражало недоумение. Точку в дискуссии поставил главный редактор, громко приказавший: «Снять это свинство!»
– Юрка, конечно, талант, – продолжал развивать мысль фотокор, – но его работы… – Он вытянул губы в трубочку и посмотрел на Осипова. – Как ты сам понимаешь, не пользуются спросом. Во всяком случае, официально. Конечно, кое-что он продает, потом его публиковали и в западных журналах. Престижно, но опасно. Да и сам он с большими странностями. А что, хочешь познакомиться?
– Было бы интересно, – осторожно заметил Осипов.
– Записывай адрес. Он живет в коммуналке, но каким-то образом сумел отгородиться от соседей, а кроме того, переоборудовал чердак под студию. Прорубил люк в потолке. Ты понимаешь. Классно получилось.
– Карабкаться, что ли, придется? – изумился Осипов.
– Да нет! Она вполне обычная, со ступеньками. Правда, железная и довольно крутовата. Идет по глухому брандмауэру прямо на крышу, на чердак. То есть в студию. Ты понимаешь, класс!!! Ты ему позвони, он парень гостеприимный, представься, наверняка он сам предложит встретиться. Неравнодушен к журналистам.
– Только к журналистам?
Фотокор хихикнул.
– Разное болтают, но я, ты понимаешь, как говорится… не знаю. Сходи посмотри… Можно клевый материальчик сварганить.
На другом конце долго не снимали трубку. Наконец высокий голос, несколько похожий на женский, вопросительно произнес:
– Кто это?
Осипов представился.
В трубке некоторое время сохранялось молчание, потом голос радостно воскликнул:
– Как же, как же… Припоминаю. Коллега. А что вы хотели?
Осипов сообщил, что собирается писать материал о фотохудожниках. На другом конце провода восхитились этим обстоятельством и пригласили немедленно приезжать.
Ржавая трясущаяся лестница привела Осипова на крышу большого, но чрезвычайно запущенного дома, построенного, видимо, в самом начале века. Лестница страшно громыхала и, казалось, вот-вот готова была развалиться. Массивная окованная жестью дверь оказалась запертой, однако имелся звонок.
Осипов долго и безрезультатно жал кнопку, а потом начал колотить в дверь ногой. Наконец лязгнул запор, и перед ним предстал высокий рыжеволосый мужчина неопределенного возраста. Одет он в донельзя застиранные блекло-голубые джинсы и черную футболку с какой-то иностранной надписью.
– Осипов? – вместо приветствия спросил он.
Иван кивнул.
– Я, знаете ли, не очень хорошо слышу, – сообщил рыжеволосый, – к тому же мальчишки иногда хулиганят. Взберутся на крышу и начинают стучать. Так что извините, что долго не открывал. Проходите.
Несколько ступенек вели в огромное помещение, видимо, совсем недавно бывшее чердаком. Потолка в привычном смысле в помещении не было. Стропила упирались в крышу.
Часть крыши оказалась застекленной, так что сверху лился рассеянный дневной свет. Но все равно в студии царил полумрак.
Несмотря на довольно странную обстановку в студии, более удивительного места Осипов раньше не встречал. Вдоль стен стояли широкие, обтянутые серой материей щиты, на которых были развешаны многочисленные фотографии. Кое-где щиты перемежались с подобием фресок, выполненных прямо на корявой штукатурке чердака. В основном фрески представляли собой абстрактные или нарочито примитивные рисунки. Те рисунки, смысл которых удалось разобрать, являли изображения мужчин и женщин, занимающихся любовью, выполненные с нарочитым натурализмом. Живопись очень смахивала на художества в общественных туалетах. Кроме сексуальных картинок, стены украшали изображения погребений и кладбищ. Но и это было еще не все. Со стропил спускались прикрепленные на тонких шнурках всевозможные куклы самых странных форм и обличий. В основном это были обычные магазинные пупсы, которых фантазия художника трансформировала в смешных, печальных, а чаще всего ужасных монстров. Кроме всего прочего, в мастерской имелся огромный старинный буфет, две или три тахты и теннисный стол. В одном из углов был натянут большой белый экран, а рядом с ним различная фотоаппаратура, софиты, отражатели. На одной тахте лежала, прикрыв голову книжкой, какая-то фигура.