Серебряная равнина
Шрифт:
— А среди… — Вокроуглицкий запнулся. — Получены списки из похоронной команды?
— Не знаем.
Вокроуглицкий стал звонить. В одной руке плотно прижатая к уху трубка, в другой — сигарета, о которой он уже забыл. Панушка и Шульц видели, как подергивается телефонный шпур.
— Пока не имеете, — проговорил Вокроуглицкий и повесил трубку.
Подрагивающий шнур коснулся руки Панушки, мороз пробежал у него по коже, он отдернул руку. Вокроуглицкий посмотрел на Панушку:
— Если что-нибудь будет, немедленно звоните нам. — Он отбросил
Шульц поднял сигарету, с изумлением показал ее ротному:
— Почти целая. — И, указав глазами на потолок, спросил: — Спит?
— Сомневаюсь, — слабо улыбнулся Панушка.
Опершись локтем на немой коммутатор, он весь сгорбился, глухо покашливал и в душе казнил себя и жену за то, что отпустили Яну на фронт. Не хотели отпускать, но Яна настояла на своем. Пришлось уступить.
Мимо прогромыхали грузовики с боеприпасами. Панушка почти кричал:
— Мы хотели, чтобы у девочки жизнь была лучше нашей. Но у нее нет даже такой, какая была у нас. А мы ей столько всего насулили…
— Быть может, все еще наладится… — робко вставил Шульц.
— Нет, парень, Яна уже давно выкинула из головы наши посулы, теперь она сама… да ты знаешь. — Панушка с ненавистью смотрел на немой аппарат. Его душил кашель, но он все говорил: — Тот Олдржих, потом Януш в Кракове — все это было несерьезно, тогда она была почти ребенком, но сейчас…
Сверху послышались быстрые шаги. Яна… Панушка никогда ее такой не видел — беспокойные, тревожные глаза смотрели на них с тоской и надеждой.
— Уже звонили?
Панушка еще ниже склонился над аппаратом, делая вид, что целиком поглощен работой. Яна перевела взгляд на Шульца. Тот сгорбился возле Панушки.
Яна стала медленно подниматься по лестнице, но вдруг, резко повернувшись, выбежала на улицу. По шоссе тарахтела телега, на ней везли раненых. Она бежала рядом с телегой, выискивая среди раненых Станека. Расспрашивала о нем возницу. Тот, не останавливаясь, стегнул лошадь кнутом:
— Не знаю, кого везу.
Она еще какое-то время бежала за телегой, потом отстала. И пошла по шоссе в направлении долины.
Луна в легкой вуали поднимавшихся от земли паров не посылала сегодня серебристых длинных лучей, а широко разливала вокруг себя ровный матовый свет. Этот свет залил всю долину, где изредка слышались одиночные выстрелы угасавшего боя. Но они страшили сильнее непрерывной канонады: одиночный выстрел всегда нацелен в определенного человека…
Яна пыталась разглядеть в белесой пелене группу из пяти солдат, настороженно прислушивалась к каждому звуку. Мимо нее прогромыхала еще одна телега, прошла колонна пленных немцев, слышались команды на русском языке. Все, словно призраки, брели мимо. Иржи не было нигде. Она спешила навстречу тем, кто возвращался с поля боя, догоняла джипы и грузовики, двигавшиеся с потушенными фарами к линии фронта.
Перекресток… Не зная, куда идти дальше, она в растерянности остановилась.
Связисты
— Вам очень больно?
— Нет, нисколько.
— Ну, не говорите так. Конечно, больно.
— Не-боль-но.
Станека задела подчеркнутая нарочитость пауз между слогами, словно Махат рубил ответ по частям.
— Млынаржик, вы знаете, где перевязочный пункт?
— Да, пан надпоручик, — сказал Млынаржик, поддерживавший Махата и пожатием руки призывавший его успокоиться.
— Проводите туда Махата и добейтесь, чтобы его немедленно осмотрел врач.
Махат опять сорвался:
— Благодарю за столь любезное внимание к моей ничтожной персоне.
Тон этой фразы уже не вызывал сомнения:
— Вы что-то имеете против меня?
— Я? — рассмеялся Махат. — Что я могу против вас иметь, пан надпоручик? Разве я плохо прикрывал вас?
— Отлично. Вы вели себя геройски. Несмотря на ранение в руку.
— К ранам я уже привык.
Млынаржик обвил здоровую руку Махата вокруг своей шеи, обнял его за пояс, и они медленно, слегка покачиваясь, двинулись дальше.
Станек спешил поскорее сообщить в штаб о своем возвращении. От усталости у него гудело в ушах, болели мышцы всего тела. У перекрестка — ему показалось — он увидел Яну. Он напряг утомленные глаза. Фигура с расплывчатыми, как у привидения, очертаниями, без шинели, волосы разметались вокруг головы. Откуда здесь взяться Яне? Одной? Ночью? Совсем недавно тут шел бой. Он не верил глазам своим и все-таки направился прямо к этому привидению.
Она бежала навстречу.
— Иржи! — Яна плакала и смеялась. — Почему ты так долго не отзывался? Я чуть не умерла…
От радости, что это в самом деле она, у него захватило дух.
— Телефон… мы его утопили… где-то в болоте… но оружие из рук не выпустили.
Она дотрагивалась до него, словно желая убедиться в том, что он вернулся к ней, живой, невредимый, гладила его плечи. И снова плакала и снова смеялась.
По дороге в деревню он целовал ее волосы. Не замечал, что опирается на нее. А она не чувствовала тяжести его тела, знала лишь, что он вернулся к ней. Подставляла плечо, чтобы ему было удобнее.
Еще недавно он пробивался сквозь вражеский огонь, теперь идет с Яной. С Яной… Ему казалось, это сон. Даже пейзаж был нереальным: его очертания потеряли четкость, были размыты белесым туманом, подсвеченным луной.
Перед его домиком они остановились. Прижались друг к другу губами. Но это не был прощальный поцелуй. Наоборот: они знали, что лишь теперь состоится их свидание, настоящее, не мимолетное, то, о котором они всегда мечтали. Нет, он не отпустит Яну. И она не могла высвободиться из его объятий. Три часа утра, зачем прощаться? Они вошли в домик.