Серебряная рука
Шрифт:
— Разве я приказывала выбрасывать пчел? Или, по-вашему, они бесполезные насекомые? Месье де Лаплюм так радовался, что они прилетели к нам в этом году! Надо вернуть их обратно. Они, наверно, упали вниз, на улицу, вместе с гнездом. Бегите и подберите их, — говорит слабым, но очень решительным голосом мадам Женевьева.
И слуги вновь берут в руки тряпки, из которых мастерят себе что-то вроде капюшонов и рукавиц, и, схватив корзины, мешки, горшки и совки, спускаются на улицу, чтобы вернуть обратно изгнанных пчел.
Тем временем в кабинете для аудиенций де Лаплюм и Лерой вручают свои подарки. Де Лаплюм преподносит Карлу Габсбургскому
Французский банкир дарит императору очень дорогое издание «Романа о Трое» Бенуа де Сент-Мора размером с большой палец руки, украшенное прекрасными миниатюрами. Для хозяйки дома он достает из кармана своего плаща так называемый «блошиный мех» [13] — чучело горностая с пряжкой и золотой цепочкой, чтобы носить на поясе, с рубинами вместо глаз и часиками, вделанными в кончик носа, все до такой степени изящное, что старый герцог Герменгильд даже пробуждается от своего оцепенения и наклоняется вперед, чтобы получше рассмотреть.
13
Блошиный мех использовался в XVI веке. Чучела соболей, куниц, хорьков и ласок должны были притягивать назойливых насекомых. Их носили на цепочках или держали в руках. Мех богато украшался. (Примеч. пер.)
Император решает, что сейчас самое подходящее время и ему сделать свой подарок кузине по случаю ее дня рождения, чтобы и де Лаплюм мог насладиться сюрпризом. Комарес выздоровел, и император распорядился, чтобы его выпустили из монастыря, где он находился на излечении. И это еще не все. Император послал за ним и теперь с минуты на минуту ожидает его прибытия.
— О, ваше величество! — отвечает Анна, и глаза ее наполняются слезами. В течение всей беседы она разрывалась между желанием смеяться и плакать, а теперь, разумеется, слезы больше подходят. Император не сомневается, что это слезы радости, но Хасан, видя ее страдающей, тоже впадает в отчаяние. Ему так хотелось бы взять ее на руки и унести прочь отсюда, но нет, де Лаплюм берет его под руку, как бы напоминая, что необходимо соблюдать спокойствие. Герцог Герменгильд остается равнодушен к прибытию Комареса, который ему глубоко несимпатичен. Но само по себе это событие не имеет для него никакого значения, так как, утомившись от присутствия императора и его назойливой свиты, он решил на некоторое время удрать. На заднем дворе его уже ждет карета: в ней он отправится в путешествие по своим владениям в компании пажей и женщин легкого поведения развеяться и обрести душевный покой.
У дома де Лаплюма слуги суетятся вокруг пчел. Грубо потревоженные, они вылетают из гнезда, где спокойно почивали, сплетенные в гроздья, и, добравшись до папской улицы, носятся грозно-жужжащими тучами над объятыми паникой людьми, пришедшими поглазеть на праздник синьоров и побродить по улицам богатых кварталов. Волнуются пчелы, совершая свои яростные пике, волнуется толпа, пытаясь спастись от воинственных жал. Но больше всех достается всаднику, который едет с гордо поднятой головой, прямой, словно палка, как и положено знатному вельможе, во главе маленького конного отряда. Этого несчастного, застывшего, будто соляной столб, пчелы принимают то ли за дерево, на которое можно присесть отдохнуть, то ли за главного врага, повинного во всех своих бедах, — а значит, на нем можно сорвать злобу: они набрасываются на всадника, облепив с головы до ног. А чудом спасшийся, но озлобленный народ разражается хохотом, криками, мочится
— Не маркиз ли это Комарес? — спрашивает де Лаплюм у императора, который на мгновенье вышел из своего флегматичного состояния, едва заслышав крики, вскакивает с кресла и выглядывает в окно.
— Герцог Герменгильд! Немедленно прикажите, чтобы его спасли, если от него что-то еще осталось и эти чудовища не сожрали его целиком.
В суматохе, которая последовала вслед за этим, среди бегающих взад и вперед генералов и офицеров, падающих в обморок дам, громких проклятий и заключающихся пари Анна де Браес успевает коснуться руки своего любимого и шепнуть ему:
— Спасайся! Если Комарес уцелеет, он узнает тебя. Беги!
XXV
На следующий день гигантская мраморная Лукреция, любительница злоязычных сплетен — она вся исписана ими, — оповещает жителей Рима, что испанский гранд маркиз де Комарес носился вокруг дворца своей племянницы, облепленный пчелами. Обезумев от боли и ослепленный укусами злобных тварей, он спрятался в карете, в которой, как оказалось, расположился личный бордель благородного герцога Герменгильда. Вход в это убежище маркиз обнаружил на ощупь, после того как насмерть перепуганный конь сбросил своего хозяина.
Далее надписи на статуе Лукреции гласят, что маркиз де Комарес, поднявшись в карету, запутался в простынях и подушках, упал, и таким образом избавился от пчел, которые, оставив его, набросились на новые жертвы, видимо, напомнившие им цветочки, и привели в полную негодность необходимые для любовных утех лица, груди, ягодицы и прочие части тела.
— Вы причинили больше вреда, чем гепарды в алжирском дворце, — нежно пеняет своим блудным питомцам, благополучно возвратившимся домой, Жан-Пьер де Лаплюм, пристраивая их гнездо в чане на чердаке, — теперь ведите себя хорошо, мои медовые.
Но никто и не думает обвинять насекомых. Тем более, что Комарес отделался легким испугом, будучи экипирован как для большого рыцарского турнира — шлем, латы, железная кольчуга, — чтобы все видели, что он еще хоть куда.
А что касается других частей тела, не защищенных металлическими и кожаными доспехами, жалам пчел так и не удалось пробить брешь в толстых слоях ваты и тряпок, которые сей благородный сеньор подложил под одежду. Отчасти следуя требованиям моды, но в еще большей степени, чтобы не выглядеть слишком тощим, старым и больным, то есть уже не способным занимать место, полагавшееся ему при дворе и на поле брани.
На каменном гиганте Марфольо, другой говорящей римской статуе, тоже появляется надпись:
«Когда Комарес вошел в бордель на колесах, куда девался его вороной конь? Кто-то украл его! И если маркиз хочет поймать вора, пусть поинтересуется, кто был на балу, а потом исчез, не дождавшись его окончания».
Эта надпись могла бы побудить папских гвардейцев искать похитителя среди приглашенных или среди конокрадов — их всегда много в толпе. Но поскольку вознаграждение за пропавшего скакуна не предусмотрено, не стоит тратить время на его поиски.
— Бог с ним! Пускай испанский маркиз сам его ищет, — говорят разочарованные гвардейцы.
К счастью, тем и заканчивается происшествие, которое могло бы оказаться опасным для принца Хасана, потому что на этом коне уехал именно он. Никем не замеченным Хасан вскочил на него в том самом темном переулке, где убийства, дуэли, адюльтеры, кражи и потасовки всегда происходят без свидетелей.
— Где он? — спрашивает Женевьева, перестав делать вид, будто не знает, кто такой Ноэль Лерой на самом деле.