Серебряная Соколица
Шрифт:
Бабушку она почти не помнила. Её образ пах пирогами, имел вкус козьего молока и ощущался тёплым, мягким и заботливым. С портрета смотрела женщина лет тридцати пяти, с мягким округлым лицом, тёмными миндалевидными глазами. Чёрные, словно ночь, волосы убраны в две косы. Совсем не по-княжески, но нарисовать её именно такой настоял дедушка, из уважения к её корням.
Дедушку изобразили ровесником бабушки, хотя прожил он чуть больше восьмидесяти лет. Статный мужчина с кучерявыми русыми волосами и усами, уходящими в бакенбарды. Сколько Ниоба его
Утерев украдкой слёзы, Ниоба обернулась, чтобы убедиться, что с Тиш всё в порядке. Та подошла к маленьким чёрным кубам, ещё не вполне понимая, что это. Но прочтя табличку, отскочила как ошпаренная.
Мёртвые дети Князя Василия. Рядом их покойные матери. Дядя трижды женился, но ни один из браков не принёс ему желанного наследника. Каждые новые роды истощали женщин, что впоследствии отправлялись в семейный мавзолей вслед за детьми.
Переведя дух, Ниоба отправилась дальше. Под чёрной плитой не было тела, только урна с прахом. Кто-то возложил свежие цветы, и Ниоба присовокупила к ним свой букет, чувствуя укол вины за то, что не купила букет побольше.
Художник изобразил Великую Княжну в расцвете сил, с ясным взглядом и спокойным лицом. До того, как болезнь настигла её. До того, как в синих глазах поселилась боль.
Несмело приблизившись, Ниоба коснулась холодного камня.
– Ваша Светлость?
Испуганно подскочив, Ниоба развернулась, чувствуя боль в руке. Талант рвался наружу в ответ на испуг.
Перед ней стоял Мечников. В мундире, с пенсне в правом глазу и большим букетом осенних цветов.
– Простите, что напугал.
Уступив ему место, Ниоба наблюдала, как посторонний человек возложил цветы на могилу её матери, пытаясь навскидку определить его возраст и могли ли они быть знакомы.
– А я всё ждал, когда же вы появитесь.
– Зачем? – позабыв о приличиях, выпалила она.
– Как же. Весь двор замер в ожидании. Все только и говорят, что о вас.
Ой-ёй. Быть может, ещё не поздно тихо сбежать и вернуться в Кондому? Вести лекции и заниматься картотекой в научной библиотеке?
Покидая холод мавзолея, Ниоба обернулась напоследок. Из темноты пустых коридоров на неё кто-то смотрел. Свет отразился от зрачков. Всего мгновение, и он скрылся, оставив после себя озноб и чувство тревоги.
Глава 9. Мириам Эльбирин
Дождь барабанил по крыше, собираясь в желобах и потоками вливаясь в пруд. Музыкальную подвеску пришлось снять, ветер слишком старательно путал ленты, стуча палочками. Птицы, прячась от дождя, нашли укрытие на перекладинах под крышей. Распушившись, они жались к углу, спасаясь от ветра, присматривались к остаткам печенья в круглой чаше.
Укутавшись в накидку из грубой серой шерсти, Мириам сидела на циновке с чашкой чая в руках. Разламывая печенье, она сбрасывала крошки на салфетку для самых смелых пташек.
На душе было неспокойно.
По ночам ей чудилось,
Но бродящий у пруда зверь не был косулей или кабаном. Что-то хищное и недоброе бродило вдоль воды, подбираясь всё ближе к дому. Порой она просыпалась от ощущения чужого взгляда, но по утру не находила чужих следов у дома.
Капли разбивались о черепицу крыши, шумели в листьях ив, волновали поверхность пруда. К этим привычным звукам добавился ещё один. Мириам уловила его отголоски ещё до того, как гости появились из-за леса.
Паланкин несли шестеро слуг в серых ливреях. У некоторых свалились с голов капюшоны, и дождь немилосердно хлестал их по открытому лицу. Кожа слуг потемнела и огрубела, превратившись в растрескавшуюся корку, что маской закрывала лицо. Ступая в шаг, они несли паланкин, украшенный красным бархатом с золотыми кистями.
Мириам поджала губы. Дедушка словно намеренно стремился разозлить всех и каждого одним своим появлением.
Те, кто чтили Асху, не могли спокойно смотреть, как он использует своих работников, низведя их до уровня рабов. В мифологии отдельное место уделено Великому разделению, когда одни лэрты возвысились над другими и поработили их, за что Асха всех наказала. Одних за непомерную гордыню, других за слабость и повиновение.
Те, кто выбрали путь Луны, осуждали его за любовь к излишествам. Они проповедовали умеренность и независимость.
Даже почитатели святого Талиона едва ли могли оценить помпезную пышность, с которой он появлялся на людях.
Высокие дома при одном лишь взгляде на бывшего главу дома Эльбирин скрипели зубами. Несмотря на поражение в политической игре и гибель детей, он продолжал, с настырностью глупца, вмешиваться в их планы.
Благородные и более мелкие дома его просто не любили. Потому что он переманивал в свою свиту самых талантливых лэртов.
Едва ли во всех четырёх странах нашёлся бы лэрт, что испытывал к Акилону Эльбирину тёплые чувства. Разве что Мириам совсем чуть-чуть уважала дедушку. Больше ненавидела за то, что, увлёкшийся политическими играми, он допустил смерть её матери. Но всё же, когда стало известно, что Вилинария осквернили, дедушка был единственным, кто не побоялся встать на его защиту.
Паланкин опустился у деревянного настила, прозвенев колокольчиками. Птицы вмиг устремились под крышу, с любопытством поглядывая на незваных гостей. Дождь перешёл в морось. В камышах квакали лягушки.
Прежде чем ступить под крышу, молодой лэрт с гладкой кожей человека, что большую часть жизни провёл в подземных городах, низко поклонился и произнёс:
– Акилон Эльбирин просит прощения за вторжение, – начал он.
Не удержавшись от раздраженного вздоха, Мириам жестом остановила его и громко, чтобы слышали в палантине, сказала: