Серебряная свадьба полковника Матова (сборник)
Шрифт:
Хохот. Тогда отец хватает нас за уши и ставит в угол.
По дороге домой я прицеливаюсь из рогатки в воробьев и трясогузок.
По обе стороны медленно течет позеленевшая вода, где весело плавают утки и маленькие утята. Высокие вербы отбрасывают на дорогу тень, ноги тонут в мягкой теплой пыли. Иногда нога ударяется о невидимый камень, пальцу больно, и приходится скакать на одной ноге, пока боль не утихнет…
Как из-под земли появляется Кирчо Дамянов. Вот так рогатка! Замечательная рогатка! Кирчо в восторге. Откуда
Кирчо старше меня на два года. Мы с ним дружим, часто убегаем вместе из школы и бродим по Харман-баиру или идем вдоль зарослей ивняка в поле. Доходим до Марицы, купаемся и возвращаемся обратно поздно вечером. Или читаем "Вечный календарь", принадлежащий его отцу, где сказано, какая судьба ждет людей, родившихся в том или ином месяце… У Кирчо отец после крестного самый богатый человек в селе. С той разницей, что он ходит в сельской одежде и сам обрабатывает землю, а крестный дядя Марин носит городской костюм и для полевых работ нанимает батраков.
— Ты куда? — спрашивает Кирчо.
— К Тошо Гиневу.
— Я с тобой.
Обходим церковь и школу, идем по узким тропинкам под низко нависшими вербами вдоль канав, покрытых зеленой ряской, и, наконец, вот он, Тошин чигирь.
Тошо машет рукой, и мы бежим к нему. Он поливает грядки. Он не бродяга, вроде нас, помогает и по дому и в поле. Но мы не берем с него пример, эта мысль нам чужда. Даже и Кирчо больше привержен к дому, чем я, работает на гумне. Только я живу безо всяких забот. Нет, действительно это ни на что не похоже. Мать одна дома, а меня почти целый день нет. Надо опомниться.
Сивая худая лошадь вертит большое деревянное колесо с деревянными черпаками, которые загребают воду в реке и выливают в длинный деревянный желоб, откуда она течет на бахчу. Однообразное кружение старой тощей лошаденки навевает скуку, по сама она спокойна. Конь слеп и безропотно и кротко несет свою мучительную службу.
Тошо поразила рогатка, и он несколько раз попробовал ее, стреляя по пестрым птицам, которые перелетают с ветки на ветку.
Тошо невысокого роста, у него русые волосы и брови, курносый нос и всегда удивленный взгляд.
Подошел и Черныш. Он приблизился, как волк, опасливо и нерешительно, потому что знал: его никто не любит и все боятся.
Он посмотрел на рогатку и ничего не сказал. Только белки его глаз как-то сверкнули. Он протянул к ней руку, но я не дал. Тогда Черныш притворился равнодушным, криво усмехнулся, потом цыкнул слюной сквозь зубы и сказал презрительно:
— Силой будешь навязывать, не возьму.
— Ну да, умолять тебя будут, — ввернул Кирчо.
Тошо, смеясь, прибавил:
— Проходи, не останавливайся!
Черныш окрысился:
— Это почему? Ты мне не хозяин.
Его круглые глаза бегают подозрительно и злобно. Вдруг он выхватывает рогатку у меня из рук и бросается бежать по узкой тропинке вдоль реки.
Остолбенев
— Ну, Черныш, попадись только мне!
Я мчусь вслед за ним, но Тошо меня опережает. Настигнув Черныша, он сграбастал его поперек туловища. Черныш был больше и сильнее. Изогнув руку, он схватил Тошо за ворот. Потом дал ему подножку и повалил на землю. В этот миг навалился на него я. А Кирчо завернул ему руку за спину. Тошо вскочил, Черныш лежал ничком, одной рукой держа за пазухой рогатку, а другой обороняясь.
— Отдай резину! — крикнул Тошо. — Отдай, не то ты у меня получишь!
— Бросим его в реку! — закричал я.
Он не давался. Внезапно, выгнувшись, как пружина, он отбросил нас, вскочил и, как кошка, метнулся в ежевичник возле тропинки, перебежал вброд реку и исчез на том берегу в кукурузе.
— Хо-хо-хо! — послышался его торжествующий крик.
И тотчас же в пыль около нас ударилось несколько камней. Тошо вскрикнул и схватился за голову, но удар оказался неопасным, на лбу осталась только небольшая ссадина.
— Проклятая грязная собака! — ахала Тошина мать. — Сколько раз я тебе говорила, не связывайся ты с ним. Вот с Милко играйте хоть целый день. А того цыгана оставь в покое.
Я долго не мог забыть свою замечательную резинку.
Мы с Кирчо бесславно возвращаемся дорогой вдоль реки. Наша сельская река Сушица, мутно-красная от грязи и глины, медленно течет в тени низких верб вдоль кукурузных полей. Там и сям на изгибах она образует водовороты, близ которых мы избегаем купаться.
Отец очень сердился на меня за это наше бродяжничество. Разумеется, у него были для этого основания. Но нам широкий простор полей и лугов, река, ивняк, сады с яблоками и грушами казались подлинным раем.
— Где ты шатаешься по целым дням? — Отец вставал с места с таким угрожающим видом, что это вынуждало меня держаться на почтительном расстоянии. — Не можешь побыть дома, помочь матери? Почитал бы что-нибудь, занялся бы уроками.
Я слушаю его, но не убежден, что он прав. Ведь я же помогал матери, носил воду из колодца, гулял с маленьким Владо. Чего еще ему надо? Читал. Спрятавшись в саду, читал и такие книги, которые не для меня. Ходил босой, не трепал обуви. Чего же он еще хочет?
— Займись чем-нибудь путным, — продолжал отец. — Вот Эдисон…
Опять Эдисон… Не стыдился продавать газеты, работал при свече. И сделался великим человеком.
Какое мне дело до Эдисона?
Мать тоже не любит его назидательный тон; стоя лицом к окну, чтобы легче было вдеть нитку в иголку, она прерывает его:
— Ты лучше купи ему башмаки… Завтра хватит мороз, а ребенку не в чем ходить в школу.
— Время терпит, — спокойно отвечает отец.
— Всегда у тебя "время терпит", — сердится она.