Серебряная свадьба полковника Матова (сборник)
Шрифт:
— Ба, — через силу улыбается крестный. — Я тоже ее достал. — И он показывает прислоненную к колодцу берданку. — Пускай приходят.
Я рассказал Янко случай с Владо. Он засмеялся, а потом упрекнул меня:
— Разве можно из-за одной груши…
— Да, из-за одной груши, в том-то и беда.
— Отец у тебя строгий.
— Ой… и не говори!
Видя, что здесь у людей свои заботы, я ушел.
Крадучись, миновал несколько безлюдных улочек и перелез на турецкое кладбище, чтобы наискосок добраться к Тошо. Я шел между склонившимися в разные стороны надгробными камнями и провалившимися могилами. Все это выглядело запущенным. Я представил
Тут я проскользнул в тесную дверь минарета и начал подниматься по кривым и узким лестницам. Выбрался на верхнюю площадку.
Передо мной открылось поле, потонувшее в зное августовского солнца. Под высокими ореховыми деревьями, вербами и тополями терялись дома, молчаливо приютившиеся между гумен и бахчей. А вот она, "птичья республика", и наш дом среди деревьев — я вижу только его красную крышу. Что там теперь происходит? На крик маленького Владо, наверное, прибежала мама, подняла его — и что меня ждет, когда я вернусь?
Солнце перевалило на запад, над всем полем лежало глубокое молчание. В этот миг быстро и тревожно зазвонил колокол. Он нарушил неподвижный покой и направил мои мысли в другую сторону.
К правлению общины, возле которого возвышались два серебристых тополя, стекался народ поодиночке и группами. "Баклага Йонко", — мелькнуло у меня в уме. Пал Стамболов! Народ собирают на митинг.
Я быстро сбежал вниз и у дверей мечети столкнулся с Хюсеином-ходжой. Он озадаченно посмотрел на меня, но я свернул через мост и вышел на площадь. Что он подумал? Хюсеин-ходжа уважал моего отца и, увидев, что я выхожу из мечети, шутливо погрозил мне пальцем. Затем также зашагал к площади.
Люди старались протолкаться вперед, и там, в первых рядах среди других ребят, стоял и глазел, разинув рот, Владко. Словно ничего не было! Я быстро обошел его сзади и ущипнул в шею. Он обернулся и не рассердился на меня, а даже засмеялся от радости, что меня видит…
Говорил Спас Гинев, новый временный староста. Стамболов больше не министр-председатель. Я внимательно слушал. Его царское высочество князь внял голосу народа и принял отставку Стамболова. (Я уже понял, что князь — это тот горбоносый офицер с мешочками под глазами.) Со вчерашнего дня Болгария имеет новое правительство. Значит, нами теперь будут управлять новые министры. Я слушал и впитывал в себя каждое слово, жаждал все узнать. Новое правительство, заявил Гинев, хочет дружить с Россией. Он говорил, что "русский народ пожертвовал жизнью двухсот тысяч своих храбрых сыновей за наше освобождение". А мы ему отплатили "черной неблагодарностью". Я старался понять смысл этих слов. Что это за неблагодарность и почему она черная, а не белая или красная. "Мы отвернулись от него и оскорбили его разговорами о "Задунайской губернии" [48] . А что значит губерния и почему "Задунайская"?
48
Противники русской ориентации во внешнеполитическом развитии Болгарии упрекали русофилов в том, что они хотят превратить Болгарию в "Задунайскую губернию" России.
Мне не все было ясно, но главное я понял: ведь мой отец тайно читал русские книги, он говорил, что русские книги мудрые, русский язык звучен, и, стоя среди комнаты, читал Христоско Мерджанову из Пушкина:
КакХристоско тоже читал русские книги. В этом поощрял его мой отец. Тут я вспомнил, как он порадовался, когда однажды увидел, что я читаю по складам "Боярина Оршу" в русской хрестоматии. "Слава богу, что ты наконец занялся чем-то путным", — сказал мне тогда отец.
Спас Гинев прервал мои мысли, внезапно возвысив голос, и народ закричал:
— Долой Стамболова, долой тирана!
Другие восклицали:
— С Россией, с Россией! Хотим дружбы с Россией!
Третьи громко требовали:
— Ботё Мерджан! Пусть выйдет Ботё Мерджан!
Несколько человек его подтолкнули, и дед Ботё, одетый в ополченский мундир, конфузясь и краснея, встал рядом со Спасом Гиневым, который поднял руку и сказал:
— Дед Ботё Мерджан — честь и гордость нашего села. Он вместе с братьями русскими воевал на Шипке за наше освобождение. За здравствует дед Ботё, ура!
Несколько пар рук подняли деда Ботё и с криками "ура" понесли его к дому. Захваченный врасплох, он отбивался, махал руками и ожесточенно кричал: "Оставьте, ребята, что вы делаете!"
Молодежь запела:
Горы стонут, ветер злится, На коня юнак садится…При звуках песни дед Ботё энергичным движением освободился и, уже стоя на земле, тоже запел. Эта песня национального возрождения его взволновала, и он, припадая на раненную под Шипкой ногу, говорил словно самому себе:
— Ээ! Ребята… я так и знал… Кровь водой не станет…
Непонятно. Ну, как же кровь может стать водой? И что он хочет этим сказать?
Народ разбился на группы. У всех словно тяжелый камень свалился с души. Старики вспоминали про казаков, про их могучих коней, огромные шапки, длинные усы. Хороший народ! Все только смеются. И здешние турки плохого слова от них не слышали.
У каждого в глазах светилась радость. Произошло событие огромного значения. Мы теперь друзья с Россией, с русским народом.
— Правильно! — продолжал бормотать дед Ботё. — Глупый человек. Ведь что такое Россия! А ты… Да если бы не она, разве ты был бы министром, разве владел бы домами и землями? А мы разве не батрачили бы до сих пор на турецких пашей и беев?
Зазвучала волынка, завился хоровод.
Уже несколько недель отец лежал больной. Сегодня в первый раз, накинув пиджак на плечи, он ходит взад и вперед по комнате. Его первый вопрос:
— Ну, как прошел митинг? Как там?
История с Владко забыта, ее заслонили новые события.
— Очень хорошо! — отвечаю я восторженно.
— То есть?
— Народ радуется.
— Ну конечно, без тебя дело не обошлось, — как будто одобрительно замечает он.
— Почему же… — смущаюсь я, — ведь там все были, все село.
Я подробно рассказываю ему, кто именно был и что говорил Спас Гинев о России. О нашем освобождении. Как Стамболов притеснял болгарский народ и был тираном. По правде сказать, я хорошенько не знал, что значит "тиран". Но подозревал, что это нехорошее слово и означает человека, который мучает других.