Серебряный блеск Лысой горы
Шрифт:
— Теперь он не проснется, если даже вылить на него ведро холодной воды.
Женщина тяжело вздохнула. Весь ее вид говорил: «Пусть будет проклята жизнь с таким мужем!» Ходжабеков думал о том, как бы уйти: его пугало, что он наедине с этой женщиной. Стараясь не выдать своего смущения, он говорил о разных пустяках: похвалил голос молодого артиста, который появился в городском театре, рассказал несколько интересных случаев из судебной практики. Незаметно его все сильнее обволакивало ласковое кокетство этой женщины.
— Ой, почему вы не едите! — обиженно протянула хозяйка.
— Но мой
— А разве я не могу заменить вашего напарника? — спросила она, садясь за стол.
— Очень бы хотелось, — Ходжабеков налил ей вино, а свою пиалу наполнил коньяком.
— За блаженство в этом мире!
— Чтобы горя не знать!
Увидев, что она выпила все вино в один прием, подумал: «Хоть молода, но опытна», — и снова наполнил пиалы.
— Боюсь, что вы и меня свалите, — ласково произнесла женщина.
Ходжабеков вздрогнул, кровь ударила ему в голову.
— Разве вас можно свалить? Я вас жалею. Вы из тех, кого нужно всю жизнь носить на руках. — Ходжабеков не помнит, как схватил белые руки женщины.
— Оставьте меня... Манты остывают.
Но теперь уже никакая сила не смогла бы остановить Ходжабекова. Глаза его ничего не видели, даже Ашира…
Не прошло и десяти дней, как эта женщина выгнала из дому своего мужа.
— Зачем мне уходить из этого мира без ребенка? Такого неспособного мужа мне не нужно! — сказала она, закрыв перед Аширом дверь.
Подошла зима, и Якутой — так звали женщину — стала часто встречаться с Ходжабековым. Он не думал жениться. Но однажды Якутой показала на свою талию:
— Я уже стесняюсь выйти на улицу.
Чтобы не выносить сора из избы, он тайно женился. Прошли месяцы, и Якутой, казавшаяся раньше ласковой и заботливой, совершенно изменилась.
Постепенно в доме появлялись новые вещи, мешками запасался картофель, лук, зерно. Вначале Ходжабеков не обращал внимания на все это. Своим друзьям он хвалил ее: «Моя жена оказалась хозяйственной». Потом жена стала вмешиваться в его служебные дела. «У этого дяди шестеро детей. Дело ведите с умом. Наша власть всегда берет под защиту беспомощных детей. С другой стороны, он родственник по отцовской линии...» После таких разговоров выяснилось, откуда появляются в доме вещи, продукты и пачки денег. Начались семейные ссоры. Эти скандалы обычно кончались угрозами: «Оболью себя керосином и сожгу». Так прошли годы. Может быть, он еще долго работал бы, но из верхней инстанции ему стали возвращать дела. Раскритиковали. После критики перевели ответственным секретарем в исполнительный комитет. Там он некоторое время работал спокойно. И опять его раскритиковали за безответственное отношение к письмам трудящихся и бюрократизм. Освободили и от этой должности, перевели председателем колхоза. А теперь и здесь не обходится без критики. Во всем, что произошло с ним, он обвинял Якутой, но молчал.
«Ох, какой же я дурак! Ведь я стал жертвой одного гостеприимства, — часто думал он. — Согрел змею у себя на груди».
Когда машина остановилась на театральной площади, его взгляд упал на жену: лицо у нее было белое, будто обсыпанное мукой, на губах на два пальца губной помады.
— Скоро ведь бабушкой будет, а все не успокаивается, старая кокетка, — не выдержав, прошипел
Ходжабеков сидел в театре, слушал концерт, но мысли его все время возвращались к событиям в колхозе. Девчонка, у которой молоко на губах не обсохло, критикует его, столько лет работавшего на высоких постах.
«Да, все зло исходит от красивых женщин. Якутой ей тоже в красоте не уступала. А в конце концов что получилось? И эта соплячка из той же категории. Но эта, кажется, страшнее. Кого-то она мне напоминает... Нигора Назарова... Назарова... Что это за Назаров? Уж не бывший ли это председатель колхоза, который работал с Саидгази, вредитель Назаров?.. А я все думаю, кого же она мне напоминает! Его копия! Вот так находка! Это как раз кстати: необученной лошадке будет обуза! Пусть попробует теперь возражать: куда прикажут ей, туда и пойдет. Не шути со львом, он все равно тебя задавит!»
Вернувшись в колхоз, Ходжабеков на следующий же день пошел в больницу.
Акрам пригласил председателя в свой кабинет, усадил на диван.
— Работаете — рукой подать, а зайти никогда не хотите, — ласково упрекнул он Ходжабекова.
— Боюсь.
— Чего боитесь?
— Больницы. Как увижу, температура поднимается.
— Условный рефлекс, — хихикнул Акрам.
— Я слышал, что такой рефлекс бывает только у собак. Да, кто это сказал?.. — Ходжабеков щелкнул пальцами. — Вспомнил, это открытие Павлова.
— О-о, оказывается, вы много знаете, председатель, — польстил Акрам.
— Да, учились по всем правилам, — небрежно сказал Ходжабеков, закидывая ногу за ногу. — Ведь не зная хорошо физиологию и психологию, нельзя быть хорошим законодателем!
— Верно, верно... Да, председатель, а вы пожаловали к нам — уж не заболели ли?
— Упаси бог!.. Да... А где та ученая баба?
— Извините, председатель, я не понял вас! — улыбнулся Акрам.
— Да та самая, дочь Назарова.
— А-а, вы о Нигоре. — Акрам вскочил с места. — Сейчас я ее позову.
Оставшись один, Ходжабеков оглядел кабинет. Белые стены, белые занавески. На столах и стульях тоже белые чехлы. Ходжабеков поморщился. Вокруг чистота, а дышать нечем.
В коридоре послышались шаги.
Дверь отворилась. Вошли Нигора и Акрам.
— Здравствуйте, товарищ Ходжабеков.
— Здравствуйте, — сухо ответил он.
Нигора и Акрам сели рядом и вопросительно посмотрели на Ходжабекова.
— Вы, наверно, помните своего отца?
— Да, немножко, я была тогда еще маленькой.
Она не удивилась вопросу и, кажется, не ждала ничего для себя плохого из этого столь неожиданно возникающего обстоятельства. Ее спокойный ответ разозлил Ходжабекова.
— Если не ошибаюсь... ваш отец был осужден и посажен? Мне хотелось бы узнать у вас кое-что об этом.
— Да, мой отец сидит, — Нигора чуть побледнела, но, еще не понимая, куда он клонит, повторила: — Я тогда была маленькая. Боюсь, не смогу добавить ничего к тому, что вы уже знаете.
— Знаем, что у вас острый язык! Но насколько он длинный, поживем — увидим. — Глаза Ходжабекова зло заблестели. — У вашего отца тоже язык был длинный. Но когда я подогнал статью, язык его не смог произнести даже символ веры!