Серебряный блеск Лысой горы

Анарбаев Суннатулла

— Да, я видел в Аксае эту девушку-доктора. Она передавала тебе привет.

— Да будет она здорова. — Сердце Шербека екнуло. Перед глазами встала Нигора в белом платье.

— Что же ты, братец, задумался? Мне кажется, на твою голову свалилась печаль? — спросил Туламат, усмехнувшись в усы.

Прикинувшись грустным, Шербек ответил:

— Да, вы угадали.

— Есть поговорка: когда рядом с тобой твой осел, поклажа твоя не останется на дороге. Расскажи нам все. Мы с тобой! — Туламат уперся левой рукой в колено, а правую приложил к груди.

Все ждали, что будет дальше.

— Так-то оно так, но все же это только поговорка.

— Ты не веришь мне? — Туламат обиженно посмотрел на Шербека.

—

Ну ладно, я верю вам, — Шербек поднял голову. — Если я попрошу вас, как младший брат, об одном одолжении, вы не откажетесь?

— Э-э, брат, за тебя я готов заложить душу дьяволу!

— Ладно, тогда скажу, — Шербек вздохнул. — Туламат-ака, вы не дадите мне в долг три-четыре тысячи рублей? К осени я бы вернул вам...

Правая бровь у Туламата опустилась вниз, а левая — поднялась вверх. Это означало у него раздумье.

— А-а, тебе уже известно, что я выиграл по займу...

Сидевшие замерли от удивления: когда это он выиграл?! И почему никто об этом не знает?

— Расскажи, как это было, — стали просить Туламата.

— Однажды сынок принес газету, я развернул ее и увидел таблицу займа. У меня было облигаций на четыре тысячи четыреста сорок четыре рубля. Завернутые в платок, они ждали своего часа на дне сундука. «Выиграть бы двадцать пять тысяч», — сказал я жене. «Дай бог», — говорит она. Вы же знаете мою жену. Она женщина с предрассудками, что с ней поделаешь! Но про себя я тоже подумал: «О, помоги бог!» Ищу, ищу по номерам — ничего нет. Только хотел бросить все — вдруг номера совпали. «Я же говорила!» — вскрикнула жена. Женщина есть женщина, она всегда бывает права. Потом я пошел в конюшню, оседлал ахалтекинского жеребца и, бросив все дела, уехал в район. — Туламат оглядел слушателей и покрутил усы. — В сберкассе отсчитали мне, как орехи, ровно двадцать пять тысяч. Выхожу на улицу и вижу: подъезжает на мотоцикле мой друг — начальник милиции. Обнялись мы с ним, поздоровались. Он сказал: «Поздравляю!», а я ему:«Благодарю». Оказывается, слух о моем выигрыше облетел уже весь район! Друг мой на мотоцикле, а я на ахалтекинце, — закатились прямо в ресторан. Смотрю, со всех сторон начали собираться друзья. Шербек, мальчик мой, я тебе скажу: не имей сто рублей, а имей сто друзей. Друзья у меня, сам знаешь, какие: один работает в райпотребсоюзе, другой — в райисполкоме, третий — в военкомате, все важные персоны. «Ладно, — думаю, — один раз живем на свете, надо веселиться». Из одной, из другой двери все идут и идут. «А, мулла Туламат, повезло тебе!» — говорят все.

Стало в ресторане полным-полно. Все свои. Начальник милиции рассадил всех по порядку: откуда мне знать, у кого какой чин. И пошли заказывать. Заказ за заказом! Все несут и несут, конца и края этому нет. Разве Туламат допустит, чтобы гости не ели? Я кричу им: «Ешьте, друзья, наливайте, друзья!» Потом подошла официантка, улыбается, тоже, наверно, радуется за мой выигрыш, начала считать, и оказалось, надо заплатить девять тысяч девятьсот девяносто девять рублей. «Э-эх, куда ни шло, думаю, мы находим деньги, а не они нас», — вытащил две нераспечатанные пачки, по пять тысяч каждая, бросил их на стол. Даже сдачи не взял. На этом свете пусть говорят спасибо. «Как, — спрашиваю, — наелись, напились?» Они ответили: «Хватит». — «Ну, тогда пошли», — предложил я. Все дружно встали. Помогли мне сесть на ахалтекинца. Бесценные у меня друзья! Я уже отъехал, когда меня догнал на мотоцикле друг, начальник милиции: «Неужели ты поедешь домой с пустыми руками? Ты, которого так уважают в кишлаке? Неужели не хочешь купить подарки родным и близким?» — «Спасибо, — сказал я, — что напомнил». И мы вместе пошли по магазинам. Домой я вернулся, израсходовав двадцать тысяч. Э-э, брат, деньги — это пыль на руках. Ф-фу, дунешь — улетят. Остальные пять тысяч отдал жене: «Что-нибудь купишь». Она купила дочкам сюзане и простыни. Вот так вышло, братец.

И почему ты не сказал о своей нужде раньше?! Разве я бы отказал тебе? — Туламат так естественно изобразил сожаление, что кто-то не выдержал и под общий смех сказал:

— Ох, и врешь ты, Туламат, как по маслу!

Туламат удивленно пожал плечами и спокойно продолжал пить чай.

Не успели закончить сенокос, как началась жатва. Бригаду Шербека перебросили на жатву, а Шербек вернулся к своим обязанностям.

После Кайнара он заметно изменился: то ли оттого, что постригся и побрился, или оттого, что надел соломенную шляпу и белый китель, лицо его казалось побелевшим.

Шербек решил прежде всего побывать на новом скотном дворе. Дорога шла через пшеничные поля. Шербек задумчиво смотрел на тучные, созревшие колосья, словно застывшие под палящим солнцем. «Если не успеем быстро убрать, пшеница начнет осыпаться», — думал он.

Возле скотного двора Шербек никого не встретил. Привязав лошадь в тени, он вошел в помещение. Пестрая корова, стоявшая в первой загородке, перестала облизывать пустую цементную кормушку, взглянула на Шербека и жалобно замычала. Другие коровы лежа пережевывали жвачку. Шербек заметил их впалые бока и голодный взгляд. «У председателя это называется стойловое содержание скота», — с горечью подумал он.

В другом конце коровника Шербек увидел мать.

— Мама, а где остальные?

— Пошли за клевером, сынок. С тем, который рос поблизости, уже покончили, а сейчас пошли далеко.

— А пока они принесут, коровы будут стоять голодные?

Хури заглянула в лицо сына и испугалась.

— Говори спокойно, сынок, спокойно. Прямо душа у меня в пятки ушла. Если один раз крикнешь, она может улететь... — Хури заметила, что сын покраснел. — Ты думаешь, мы здесь бездельничаем? С рассвета до поздней ночи не знаем покоя. Как только есть свободная минута, запрягают лошадей и едут за клевером. Все устали от этого вашего ученого метода.

— Он называется — стойловое содержание скота.

— Да, да...

— Мама, — с нежностью произнес Шербек, словно извиняясь за свою недавнюю резкость.

— Что, милый?

— Как только солнце будет заходить, пусть выпустят коров на пастбище. Скажите заведующему фермой. На обед и на ночь пусть приготовят корм, а остальное время пусть пасутся. Хорошо?

— Хорошо-то хорошо. Но не попадет ли нам от председателя?

— Ничего не будет!

Хури печально посмотрела вслед сыну. Его распоряжение встревожило ее. Ведь Ходжабеков не любит, когда отменяют его распоряжения. К тому же, может быть, метод стойлового содержания коров и заслуживает внимания. Не зря ведь о нем столько разговоров.

Шербек между тем отправился в Кзылджар, где прежде был скотный двор. Теперь его отдали под свиноферму. По дороге он возмущался и рассуждал сам с собой. Как может руководить колхозом человек, который столько лет не выходил из кабинета и ничего не понимает в сельском хозяйстве? Стойловое содержание скота — это хорошо, об этом писали в газетах и на конференциях говорили. Но как можно не принимать во внимание местные условия? Для того чтобы накормить пятьдесят коров, несколько человек должны с утра до вечера возить корм. В результате молоко обходится очень дорого. Какой толк, если этот метод не окупает затраченный труд и не приносит прибыли?

Шербек вспомнил те двести тысяч, о которых говорил ему Ходжабеков, и настроение его еще больше испортилось. Да, выходит, что Нигора критиковала его справедливо. Ведь эти деньги на покупку овец были взяты из неделимого фонда. Они могли бы пойти на другие нужды...

Шербек мысленно занялся подсчетом. Неужели каждый купленный ягненок стоит четыреста-пятьсот рублей? А кроме того, ведь большинство ягнят было взято у колхозников в порядке контрактации.

В душу Шербека закралось сомнение. Не мутят ли воду Ходжабеков и Саидгази?