Серебряный город мечты
Шрифт:
Удерживает.
— Непутевая подружка Дарийки, за которой присматривать надо? — я ищу ответ в его глазах, в чертах лицах. — Вечная стрекоза? Ошибка, которую сразу забыли? Кто, Дим?!
— Север.
Он зовет.
Или отвечает.
А я, вырывая одну руку, пощечину залепляю, вскрикиваю, когда за запястье он ловит, сжимает, отводя наши руки в сторону, до боли. И волосы, стягивая кожу, он собирает в кулак, тянет так, что голову я запрокидываю.
— Ты с этим… здесь… — он говорит рвано.
Взбешенно.
Наклоняется.
И это не поцелуй.
Так не целуют, так… наказывают.
И я сама впиваюсь, хватаюсь, сжимая до побелевших костяшек, отвороты его куртки.
Выплёскивается злость.
Обида.
Все эмоции, что внутри больше не помещаются, вырываются, становясь укусами. Они же до крови, до боли, от которой голову кружит.
Заводит.
Ведь с ним можно по-всякому.
— Почему ты тогда ушла?
— А ты?
— Почему ты улетела в свою Прагу? — Дим повторяет, спрашивает громче, требует, и дышит он тяжело, прерывисто, как и я, будто марафонский забег мы сдали. — Я проснулся, а ты исчезла. Упорхнула, когда получила, что хотела, да? Развлеклась?
— Я…
Я теряюсь.
Моргаю и кровь, что его, слизываю.
— Ты, — он усмехается болезненно, криво, утирает ребром ладони губы, не держит больше, и назад я неловко пячусь, покачиваюсь. — Ты с Любошем целовалась. Суток не прошло, как мы переспали, а ты уже с другим.
— Что?
И откуда.
Он же… он же даже не написал, не позвонил.
Пусть и не должен был.
Наверное.
Это ведь я ушла первой, ничего не сказала, закрыла бесшумно дверь квартиры и по лестнице вниз сбежала. Искусала всю ладонь, чтобы не зареветь и не закричать, вот только всё равно разревелась, перепугала Никки.
И объяснить я ничего не смогла.
Я только считала.
Минуты, а после, когда их стало слишком много, часы. Я ждала, я безумно боялась и столь же безумно надеялась, что телефон зазвонит, а Дим рявкнет, заорет благим матом, что это было и куда я пропала. И ответ, кутаясь в мамин кардиган на балконе квартиры, в самом безопасном месте мира, я бы нашла.
Призналась бы, отыскав силы, что… испугалась.
Что так сильно, ярко, остро, без тормозов и мыслей, я думала, не бывает, не может быть в настоящей жизни.
Что в четыре утра, пока он спал, мне написала Ага…
…Ага, не удовлетворившись сообщениями и фотографией списков, звонит лично, визжит радостно в динамик, который рукой, оглядываясь на спящего Димыча, я прикрываю, встаю осторожно с кровати.
— Кветка, ты прошла! Ты поступила, понимаешь?! Блондинка ты моя заумная хичкоковская, у тебя девяносто семь баллов! Когда ты вернешься в Прагу? Мы будем петь, пить и, как тыговоришь, кутить! Кветка? Эй, ты меня слышишь?
— Слышу, — я говорю одними губами.
Отключаюсь.
Выключаю звук, а следом сам телефон.
И радоваться, глядя на почерневший экран и своё растрепанное отражение в нём, как-то не получается,
Я поступила.
В Праге.
А Димыч тут, учится.
И послезавтра мне нужно быть в Чехии, а ему — здесь, в России. И он проводит меня в аэропорт. И на три с лишним тысячи километров от него я улечу.
И дальше… что?
И что говорить, делать… сейчас?
Через пару часов, когда глаза он откроет, посмотрит на меня и, наверное, спросит, какого лешего я ему ничего не сказала, не предупредила, что со всеми своими ухажерами исключительно за ручку держалась, почти не целовалась.
Зато теперь…
У меня полыхают огнем щеки от картинок памяти, и в противовес ледяные ладони я к ним прикладываю, стою посреди разгромленной комнаты, смотрю на Дима.
Думаю.
Выхватываю мысль за мыслью, вопрос за вопросом, которых так бесконечно много. Они проскальзывают, теряются и вновь появляются, они пугают. И телефон я сжимаю изо всех сил.
Может набрать Аге?
Рассказать.
Попросить совета.
Правда, вряд ли совет выйдет хорошим, да и язык не поворачивается, не доверяется настолько, чтобы подобные вещи обсуждать.
Дарийка?
Я не могу с ней о её же брате.
И тёте Инге не рассказать, не прийти к бабичке с такой темой. Даже моего донельзя богатого воображения не хватит, дабы вообразить подобный разговор с бабичкой, она же не поймет, не одобрит.
Мама бы вот поняла.
Она всё понимала, даже когда в пустыню искать Маленького принца я сбежала, мама поняла. И не ругала. И ей бы я, наверное, рассказала, чтоб даже без советов, но просто… она бы выслушала, а мне стало бы легче и сама бы я разобралась, приняла правильное решение, вот только мамы нет.
А потому я одна.
Посреди спальни.
Поднимаю почему-то трясущимися руками платье…
…платье тонкое.
И легкое.
И от ночного холода оно не спасает, а потому я дрожу, обхватываю себя руками. От холода, а не ледяного взгляда Дима.
И тона.
— Объясни, Север.
— Ты ведь ни разу не спросил. За полгода. Ни разу, — я говорю глухо, чужим мертвым голосом, и Дим расплывается, смазывается перед глазами, срывается голос, режется. — Не позвонил, даже не написал. А потом Дарийка сказала, что… что у тебя девушка. Новая. И ты в аэропорту: «Привет, как дела?». Как будто вычеркнул, как ошибку. Было и было, прошли и забыли.