Серебряный город мечты
Шрифт:
Или… или я ошибаюсь и что-то упускаю?
Всё же даже до Ватсона мне далеко, а настоящий Холмс в лице доблестного лейтенанта Буриани на звонки не отвечает и сообщения не читает. И недовольное брюзжание, выдавленное сквозь зубы, про самодеятельность, пусть потом оставит при себе.
Я пытался предупредить.
И пытаюсь.
Я звоню ему, проклиная извечные пересадки, с вокзала в Гулине, считаю мысленно гудки, которые механическим голосом обрываются. И, выходя из здания вокзала уже в Кромержиже, я ещё раз набираю.
Чертыхаюсь,
Но убрать телефон я не успеваю, другой абонент звонит мне сам.
— Ты доехал? — Север интересуется деловито, с бравадой, за которой тревогу, не зная, не разобрать. — Я вот успела повязать ленты на столбы и побыть прекрасной дамой в свите короля. Йиржи там тоже был. В чулках и носатых башмаках. Он передает тебе пламенный привет и тонну зависти.
— Доехал, — я подтверждаю. — И завидовать надо молча.
— Это хорошо, — она отвечает с тихим вздохом, пожалуй, улыбается. — А ему я передам. Ты будь осторожен, Дим, я потом наберу.
— Север… — я зову.
Только она уже не слышит.
И отодвинуть мысли о ней приходится, я заставляю себя, потому что не время. И внимательность терять не стоит, надо сосредоточиться на окружающем мире. На сонной тишине города, редких прохожих, узкой улице, что с картинки про сказочные города словно сошла.
Разноцветные дома, крыши.
Деревья в кадках.
Машины.
Мимо которых я прохожу, дохожу, сверяясь с картами, до Цветочного сада, чтоб по широкой аллее пойти, увидеть прямо по курсу часть белоснежной и словно расползшейся вширь, необъятной, ротонды.
И по сторонам, на всякий случай, я озираюсь. Не вижу никого, кроме пары влюбленных, трех пожилых пани и детей. Они, оглашая округу смехом и звонкими выкриками, носятся по дорожкам, играют, кажется, в догонялки.
Светит ярко вечернее солнце.
И нет ничего подозрительного в городском парке.
Только вот эта безмятежность и настораживает, начинает почти пугать, но отступать поздно, и в полумрак ротонды я ныряю, слепну на миг, чтобы после разглядеть, увидеть единственного человека, который стоит посреди большого зала у заведенного на вечное движение маятника.
Он чертит линии на песке.
А свет льётся, проникает сквозь крохотные окна под сводами купола, что сценами то ли из мифов, то ли из религии расписаны.
— Добрый вечер, — я, подходя и останавливаясь рядом с Агнешкой, говорю негромко, предельно вежливо.
И осторожно.
И с надеждой, что орать от неожиданности она не станет. Почему-то думается, проносится в голове, что завизжать она как раз и может, в её характере.
Но… я, к счастью, ошибаюсь.
А Агнешка, резко поворачиваясь ко мне, выдыхает шумно, радостно и облегченно:
— Димо! Вы пришли!
Она покачивается.
Хватается за мои руки, чтоб их сжать, вцепиться с силой.
— Я… я думала… я так боялась, что вы не приедете, а вы приехали, вы здесь! Господи, Димо, вы… вы не представляете! — Агнешка бормочет, спешит, обрывая
— Войцех? — я спрашиваю быстро и уже сам хватаю её, за плечи, чтобы слегка встряхнуть, оборвать поток сумбурной речи. — Герберта убил его помощник?
— Вы… вы знаете? — глазами она хлопает ошеломленно.
И приходится сдержаться.
Не заматериться и пальцы, оставляя синяки, не сжать.
— Зачем? Почему он приказал позвонить мне именно сегодня?
— Я… я не знаю, — головой Агнешка качает отрицательно, всхлипывает, и слёзы в её глазах набегают как-то враз, стоят, грозя по щекам покатиться. — Он пришел утром и дал ваш номер. И сказал быть убедительной, чтобы вы приехали. Простите. Он забрал Диту. Я хотела уехать к родителям, когда пана Герберта сож… убили. Дита сказала, что дядя Войцех привел пана Герберта домой очень уставшим, он её не видел. А она их видела и мне рассказала. Пожарным и полиции не сказала, а мне потом сказала. И я поняла. Надо было бежать, только мы не успели. Он догнал нас в поезде. Я думала уже всё, мы сбежали, а он догнал. Рядом сел. И забрал Диту. Нет, не сразу, мы вместе сначала были, тут, в доме, а потом он её забрал. Он… он ведь не убил её, да? Моя дочь ведь жива, да?
— Утром он что-то ещё говорил?
Её вопрос я пропускаю.
И белые, судорожно сжатые пальцы не замечаю.
— Я же сидела тихо, не высовывалась, как он и говорил. И вам позвонила. И вы приехали, — она говорит лихорадочно, отчаянно, о своём. — Он не должен её убить, верно? Скажите, что он не убил её! Я же сделала всё, что мне приказали!
— Мы сейчас пойдем в полицию, — я соображаю, только вот соображается плохо, а телефон не вытаскивается, и ругается между словами очень матерно. — И там вы всё расскажете. И покажете дом, где живете.
— Нет, нет, я не могу. Я…
— Можете, — я обрубаю зло.
Потому что Север не отвечает.
Мать его…
— И давайте, вспоминайте любые мелочи, детали, — я требую.
И к выходу, хватая её за локоть, практически волоку.
Агнешка же, шмыгая носом, жалобно всхлипывает, вспоминает, кажется, послушно:
— Войцех сказал, звонить вам в два часа. Он несколько раз повторил, что надо позвонить в два часа, но я не смогла так долго ждать, понимаете? И я подумала, что может даже лучше будет, если раньше.
Будет, обязательно будет.
А если ответит Север или Йиржи, то будет совсем замечательно.
— И этот сад, я пока вас ждала, подумала, что не случайно. Он символично выбрал, в насмешку. Сад цветочный, как имя вашей девушки. А в ротонде, под потолком, сцены похищения. Зевс крадет Европу, обратившись в быка. Плутон забирает Прозерпину. Кентавр похищает дочь царя Энея. Ганимеда…
— Мальчишка у морга. Дневник вы передали? — я бросаю, чтобы отвлечься.
Не думать про «племянника».