Серебряный леопард
Шрифт:
Несмотря на страшную усталость от недосыпания, Эдмунд одолжил письменные принадлежности и неуклюжими латинскими буквами написал Аликс короткое послание, подтверждая свое постоянство. Ему выпала честь, уверял он, оставаться, невзирая на невзгоды, защитником леди Аликс. Ее образ всегда с ним, он укрепляет его руку и придает ему силы в борьбе против неверных. Кампания началась успешно, и потому Иерусалим будет взят в течение нескольких недель. Он остается ее преданным нареченным.
Сэр Эдмунд обвязал свиток алой лентой и сам передал его в руки сэра Тустэна. Впервые этот достойный человек с негодованием
Затем Эдмунд проследовал за герцогом Боэмундом в шатер графа Льва, увидел, что убранство его на удивление скромное. Рядом с графом Львом Эдмунд увидел Сибиллу. Графиня Корфу выглядела еще более прекрасной, чем когда-либо, в платье из белого и зеленого шелков, туго затянутом под грудью и свободно ниспадавшем вниз.
Ко все возраставшему изумлению Эдмунда, граф Лев Бардас выступил вперед и протянул к нему для приветствия обе руки. Будто между ними не произошло никакого недоразумения, патриций любезно осведомился о состоянии отряда Серебряного Леопарда и о его последних действиях. Не менее тактичным, естественным и привлекательным было и поведение Сибиллы. Только глаза ее буквально впивались в обветренное лицо Эдмунда, которое она так хорошо знала…
От герцога и окружавшей его группы франков сильно пахло лошадьми, потом и чесноком. Все эти запахи смешивались с легким дымком от горящего сандалового дерева, наполнявшим жилище византийца.
Вполне естественно, будто они разговаривали во дворце Деспоины, Сибилла стала расспрашивать о бароне Дрого и его молодой жене. Казалось, она была искренне расстроена, когда Эдмунд сказал, что ни разу не встречал своего темноволосого зятя.
Герцог Боэмунд, само собой, занял почетное место справа от внушительного византийца. Сибилла, выполнявшая роль хозяйки, усадила бывшего графа Аренделского рядом с собой.
Немного успокоившись, Эдмунд все же не забывал о своих подозрениях. Он пристально присматривался к подаваемым яствам и убедился, что только Герт с отяжелевшими от усталости веками наполнял вином его роговую чашу.
«Простая закуска» графа Льва состояла из нескольких блюд. Командующие имперскими силами неплохо питались в поле; это можно было объяснить тем, что столица находилась от них всего лишь в двух коротких переходах.
Вино подносили все снова и снова. Железная Рука поглощал его в несметном количестве, но это не сказывалось на нем. Сэр Гастон становился все более шумливым, а сэр Этельм еще глубже погрузился в свою обычную мрачную меланхолию.
С присущим ей искусством, употребив все свое очарование, Сибилла занимала гостей, вела беседу, рассказывала анекдоты о переходах крестоносцев и их схватках под Никеей. Наконец разгоряченные вином франки начали вытаскивать захваченные браслеты, серьги и броши, равно как и украшенные каменьями кинжалы и пояса для мечей.
Герт без перебоев наполнял чашу Эдмунда. Поэтому граф вскоре, к собственному удивлению, обнаружил, что распространяется на тему дисциплины в своем отряде, рассказывает, как наказал тех, кто запоздал откликнуться на его приказ. Вопреки разуму, он стал получать удовольствие от запаха духов Сибиллы.
Голубая туника графа Льва засверкала при свете канделябров, когда, повернувшись, он обратился к Эдмунду:
– Какие из предписаний императора Маврикия вы осуществили, сэр?
– Милорд граф, – с готовностью ответил граф Аренделский, – с самого начала похода я использовал многие его, а также и ваши советы.
Пожилой патриций спросил еще что-то. Но его голос потонул в раскатах смеха Боэмунда.
Франки все больше пьянели. Длинные переходы, схватки, поспешный поход обратно вокруг озера оказали свое воздействие даже на этих закаленных воинов.
Мало-помалу Эдмунд перестал слышать что бы то ни было, кроме голоса графини Корфу. По иронии судьбы она и ее бывший любовник вынуждены были некоторое время жить в одном лагере! Очевидно, теперь между ними установились достаточно прохладные отношения, думал Эдмунд. Он сравнивал свои впечатления от этой пары в шатре возле Читта Потенца с нынешними. Сегодня Сибилла с Боэмундом обменивались не пылкими взглядами, но лишь несколькими формальными фразами, которых требовала простая вежливость. Лорд из Таранто даже не удостоил свою бывшую любовницу улыбкой.
Эдмунд все чаще задавался вопросом, когда же кончится эта трапеза. И вдруг заметил, что Сибилла протягивает ему свой кубок.
– Тост за продолжение твоих успехов, любовь моя, – тихо произнесла она.
«Моя любовь»? Разум Эдмунда воспротивился этому обращению. «Я больше не ее любовь, так же как и она не моя», – твердил он про себя, тогда как его неодолимо клонило в сон. Скоро лишь отдельные слова доходили до его сознания. Он полностью расслабился и был вполне доволен жизнью. В конце концов Сибилла, очевидно, больше не сердилась. Аликс де Берне в один прекрасный день будет принадлежать ему. И Эдмунд окончательно погрузился в сон.
Вдруг он почувствовал легкое прикосновение к своему плечу. И только прекрасная выучка в качестве пажа, а потом и оруженосца позволила ему мгновенно вскочить с кинжалом в руке. Тотчас до его слуха донесся изумленный вздох. Эдмунд осмотрелся вокруг. Тусклые блики единственной лампы освещали незнакомую обстановку.
– Тише! Ради Бога, тише!
Опустившись на постель и с трудом сосредоточившись, граф увидел склонившуюся к нему Сибиллу. Она была в белом платье, настолько прозрачном, что казалась окутанной легким туманом, подымавшимся с лесного озера.
Он выпустил кинжал и снова повалился на постель с ощущением легкого головокружения и полузадохнувшись от вихря надушенных занавесок.
– Мой дорогой, возлюбленный моей души и тела, – нежно лепетала Сибилла. – Я знала, что ты должен вернуться.
Говорила она по-гречески. Затем улеглась рядом с ним, разгоряченное тело ее трепетало, а волосы обволакивали его мягкой, сводящей с ума паутиной.
– Мне думалось, что римляне жестоки от природы. Но вы, франки, более преуспели в искусстве пыток. О, Эдмунд, Эдмунд! – Ее губы жарко коснулись его лица. – Сколько переживаний выпало мне в последние недели! – шептала она. – Ах, как тосковало мое тело! Как напрягала я слух, чтобы услышать любовные излияния на твоем несовершенном греческом языке. И любила тебя все больше…