Серебряный остров
Шрифт:
Это мы сейчас говорим: непоправимое. А рассудить — большую изыскательность проявил отец. Да только силы не рассчитал. Был он уже тяжело болен — и не успел. Только три человека стоят теперь на утесе… А мне в то время вообще не до острова было. По больницам бегал, насчет лечения хлопотал. Но отец о врачах и слышать не хотел, каждую минуту, зря пропавшую, жалел, чувствовал, что не успевает.
Так значит, старик-то, дружок его, говорит, что увидели они на острове тринадцать статуй? Все верно, и у отца поначалу было тринадцать. Оказалось, неувязка. Раскопал он в архиве документы о пароходе «Святой Иннокентий». Теперь уж точно установлено: было
До сих пор не могу себе простить, что не поинтересовался как следует делом, которому отец жизнь посвятил. Но, помнится, высказывал он предположение, что этим недостающим четырнадцатым был поёт и революционер Федор Копытов. Погиб он или спасся? А если спасся, то каким образом? И кто мог рассказать о капитане, если все погибли? Честно признаюсь, не знаю. Надо было, конечно, историков поспрашивать, да руки не доходят. Работа у меня такая — минуты свободной нет, структуру кристалла исследуем на молекулярном уровне. Да, так Федор. Копытов. Осталось после отца его стихотворение, переписанное уже дрожащей рукой… — Хозяин вынул из стола пожелтевший листок. — Вот слушайте!
Вперед! Нам бури не страшны! Мы дерзкой вольности сыны. Очнемся же от мирных снов, Освободимся от оков! Вперед! Я слышу ветра зов. Под молний свет! Под марш громов! Возьмем, товарищи, с собой — Свободы меч в последний бой. Вперед! Победа впереди, Пылает рана на груди. Но всех нас буря не согнет. Ведь мы бессмертны. Мы — народ! Федор Копытов 1916 год— Хорошие стихи, — первой отозвалась Валюха.
— По форме они, пожалуй, не очень-то хорошие, — не согласился Владимир Батуевич. — Хоть я и не специалист в поэзии. Но по содержанию — да! Написать такие стихи за год до Октябрьской революции— тут надо бег времени чувствовать. И вы заместили, ребята: стихи датированы шестнадцатым годом, а «Святой Иннокентий» затонул поздней осенью семнадцатого? Так что и стихи нам не подскажут, спасся ли тогда Федор Копытов. Поэт он мало известный, может быть, уже забытый, однако стоит поискать что-нибудь о нем. Ну, вот, пожалуй, и все.
А стихи заберите для музея. — И передал листок Валюхе.
— Спасибо, — сказала она. — А остров!?
Владимир Батуевич рассмеялся.
— Наберитесь терпения! Забыли, при каком освещении впервые увидел его автор скульптуры?
…Утро выдалось как по заказу — яркое, чистое.
— Входите! — торжественно пригласил Владимир Батуевич.
Окна в комнате были плотно завешаны шторами. Санька остановился в полутьме, стараясь приглядеться, но ничего не увидел. Вдруг штора колыхнулась, ворвался солнечный луч — и на столе вспыхнула глыба пористого льда. Она матово поблескивала, притягивала к себе. Повинуясь этому зову, Санька
Это было страшно, по-настоящему страшно. Что-то похожее он испытывал, когда их лодку несло на скалу. Однако чувство, завладевшее им сейчас, было очищено от всего личного, будничного и поэтому казалось более высоким, более полным.
Только мгновение владел им страх. Потом он разглядел, что два стоящих по бокам человека подхватили под руки среднего, с поникшей головой… увидел воздетый к небу кулак, призывающий-к борьбе… услышал песню, вылетающую из кругло раскрытых ртов и заглушающую рев ветра. Кулаки его сами собой сжались, сердце заколотилось учащенно. Он понял: человек сильнее стихии. Если только человек не одинок… Это чувство тоже было знакомо. Санька испытал его над бушующим Байкалом, карабкаясь вверх, к пещере, помогая Рудику и ощущая надежную руку Цырена. Какая же сила таится в искусстве, если оно вызывает такие же чувства, как в жизни, даже еще сильнее!
От ледяной глыбы его оторвал шепот. Цырен смотрел как бы сквозь остров далекими зачарованными глазами. Рудик прижал к груди стиснутые кулаки. По отрешенному, побледневшему лицу Валюхи скатилась слеза.
— Ну вот, дорогие ребята. А теперь позвольте вручить Серебряный остров вашему школьному музею.
Владимир Батуевич протянул тяжелую скульптуру Валюхе, которую почему-то считал главной в группе. Но Валюхй не шевельнулась. Тогда вперед вышел Санька.
— Нет-нет, что вы! К нам, в Горячие Ключи? Кто же его увидит? Сто человек? Нет! Он должен стоять в самом главном музее в Москве. Или хотя бы в Улан-Удэ.
— Я предлагал скульптуру музейной комиссии. Но… произведение незаконченное, — с грустью сказал Мункоев. — До музея отцу не хватило года.
И Санька решился:
— Спасибо, Владимир Батуевич. Мы берем Серебряный остров. Все-таки у нас музей. Маленький, но музей…
Распрощавшись с Владимиром Батуевичем, ребята отправились на вокзал. Санька бережно держал в руках драгоценный чемоданчик, в который упаковали Серебряный остров.
— Вот и закончились наши странствия. И история Серебряного острова закончилась, — сказал он. — Не знаю, как вам, а мне что-то грустно.
— А она и не закончилась — сердито возразил Рудик. — История вообще не кончается! История продолжается. Так что вы как хотите, а я не поеду. Нужно довести дело до конца.
— До какого конца? — удивилась Валюха. — Остров-то вот он!
— Остров — да. А Федор Копытов? Спасся он или погиб? Я не верю, что такие стихи забываются.
— Я тоже думаю, Владимир Батуевич не прав, — поддержал Цырен. — Если уж мы заполучили такой ценный экспонат, должны знать о нем все. Вдруг спросят!
— Ну вот, опять кто в лес, кто по дрова! — расстроилась Валюха. — Надо билеты брать, а они развели анархию!
Ребята стояли под вокзальными часами недалеко от касс. Санька заколебался. С одной стороны, они как будто выполнили задачу — и Серебряный остров нашли, и узнали историю его создания. Но с другой… сколько тут? еще неясного, загадочного. Он впервые почувствовал себя руководителем экспедиции.
— Что же ты предлагаешь, Рудик? За что зацепиться?
— За библиотеку!
— Ладно, — решил Санька. — Рискнем.
Через час четверо друзей переступили порог читального зала.
— Что вы хотели, ребята? — спросила строгая молодая библиотекарша.