Серебряный волк, или Дознаватель
Шрифт:
Бурая лента Закатного тракта – и сверкающая змея войска. Юрий во главе: король! Горячит золотого коня, будто на параде.
– А защиты-то на себя навешал, – ухмыляется стоящий рядом со мной гномий колдун. – От чар, от стрел, от пламени… ото льда…
– Лишь бы не от удара шпагой! – Я хлопаю ладонью по ножнам.
– Есть предел, – поясняет колдун. – Он, верно, совсем дурак… Куда с эдакой-то ношей!
Между тем войско Двенадцати Земель втягивается на землю Таргалы до последней телеги обоза.
– Пора, – выдыхает Карел. И мы выезжаем навстречу: король Таргалы, два гнома и я. Десяток гвардейцев
Юрий взмахом руки останавливает войско, эффектно подбоченивается и ждет. Ишь ты… будто уже победил – и готов диктовать условия.
– Я слыхал, – посланник Подземелья насмешливо щурится, – что вы собрались за пару месяцев очистить Таргалу от нелюди?
– И начнем прямо сейчас, – выплевывает Юрий.
– Не торопись! – Карел криво улыбается. – Это наша страна. Тебя сюда не звали.
Юрий скалится… но ответить не успевает, хотя явно просится на язык нечто дерзко-ехидное.
– Оглянись, – предлагает гном. – Там есть на что полюбоваться.
Юрий чует неладное. Оборачивается, ругается… Вот только голос подводит, дрожит так явственно, что и гадать нечего – проняло, как следует проняло. Отборные воины, цвет отцовской гвардии, застыли статуями. Замерли в каменной неподвижности горячие кони. И только – темнее ночи, страшнее страха – мелкая черная пыль клубится, завивается змейками по тракту, оседает на побелевшие лица, на сверкающие богатые доспехи, на золотые и рыжие – в масть! – шкуры коней.
– Они живы… пока, – сообщает гном. – Всё видят, всё слышат. Думают. Боятся… о да, сильно боятся!
Юрий сглатывает. Сипит:
– Мы… уйдем. Сейчас же. Клянусь.
– Они – может быть, – зло ухмыляется Карел. – Но не ты. К тебе у меня счет. Моих родичей убили по твоему приказу. Такое не прощается. Даже меж королей… Хотя какой из тебя король!
Я посылаю коня вперед:
– У меня больше прав на него!
– Признаю, – кивает Карел.
– Ты будешь драться? – спрашиваю я.
Юрий мотает головой. Выдавливает:
– Я требую переговоров. Я готов… выкуп…
– Угу… – Я спрыгиваю с коня. – Рылом ты не вышел для переговоров. А выкуп… выкуп заплатишь, да. Достойный.
Я скидываю куртку. Стягиваю рубашку. И говорю, с удовольствием замечая, что Юркин взгляд застыл на моей груди, на Лекином амулете:
– Дерись, шакалье отродье. Или я просто убью тебя.
– Т-ты… – сипит Юрка.
– Дерись, – повторяю я. Ни к чему спрашивать, узнал он меня или принял за Леку, знает о нашем побратимстве или нет. Какая разница? Я решил. Сегодня я в последний раз надел амулет; когда вернемся, отдам отцу Готфриду. И даже знать не хочу, которому из таргальских монастырей передаст. Слишком велико искушение: как будто Лека со мной снова, будто смотрит оттуда, из Света Господня… Хорошо, если так. Пусть видит, как отплачу я убийце. Для того и нарушил я нынче наказ королевы-ведьмы. А жизнь – что жизнь? Паутинка под дланью Господней. Захочет – так сохранит, а нет – Его воля…
Так смотри, Лека, брат мой… смотри!
Юрка шарит рукой по груди; лицо его вдруг проясняется, скалится довольной ухмылкой. Небось, о защите какой вспомнил. Только не поможет тебе защита, мразь трусливая. Слишком много амулетов ты
Шаг вперед-вбок, первое касание шпаг – легкое, пробное. Шаг назад, защита. Солнце мне в глаза; но я еще в степи научился драться против солнца, а Юрка – пусть видит, как следует видит сверкание королевского амулета на моей груди! Пусть Лекин волчара тянет на себя его взгляд, взгляд убийцы. Атака-защита-контрудар, финт-атака-отвод… сейчас! Я отбиваю неумелый удар голой рукой – маэстро Джоли еще не таким фокусам учил! Мой клинок вспарывает Юркину защиту и входит в грудь – в сердце. Легко.
Вырываю шпагу – с проворотом, с оттягом, – и отшагиваю назад. Больше всего хочется мне сейчас от души пнуть эту подлую рожу, на которой недоумение сменяется обидой. Недостойное желание. Я стискиваю зубы – до хруста. Бурая пыль Закатного тракта промокает кровью. Жизнь уходит с Юркиного лица, но обида – остается.
– Легко умер, мразь, – цежу я. – Почтенный, прошу, расколдуйте его людей. Поговорим…
2. Анже, беглец
Видение отпускает меня резко – как выдернул кто. Тихо. Самый, наверное, глухой час ночи. Я вдруг ощущаю, как устал. За двоих…
Сон приходит мгновенно. А вот просыпаюсь – с трудом. Ломит непривычные к долгой и быстрой ходьбе ноги, ноет усталое тело – будто день на огороде отпахал, а после ночь отстоял на службе. Да, друг Анже, переусердствовал ты! Серж озабочен, торопит:
– Завтрак ждет, поднимайся! Нельзя нам здесь лишнего задерживаться, слишком много глаз вокруг!
Я через силу впихиваю в себя сыр и хлеб, запиваю парным молоком. От одной только мысли – снова весь день идти, спешить, продираться по лесу, обходя стороной не только деревни, но даже тропинки, – ужас берет. А никто тебя не гнал, говорю себе. Сам выбрал.
Мы выходим из деревни – в сторону Корварены. И сходим с дороги тогда лишь, когда ничьи глаза не могут нас заметить.
– Туда, – определив направление, машет рукой Серж. Мне, если честно, все равно, куда. Я бреду за Сержем, временами спотыкаясь, стараюсь не отставать; я вижу, ради меня он придерживает шаг и выбирает путь полегче, и я злюсь на свою неловкость и немочь, ох как злюсь. Но все, что я могу – идти и не жаловаться.
Поначалу я подгоняю себя упреками, но к полудню ни единой мысли не остается в голове. Размывается мир вокруг; временами сквозь рваную тень листвы прорывается столб света, и чудится – нездешний это свет. Чудится – шагни в него, и унесет тебя ввысь… а может, и уносит всякий раз, да после обратно швыряет? Я держусь упрямством. Пока идет Серж, буду идти и я.
Когда Серж наконец-то останавливается, я попросту валюсь.
– Плохо, – бормочет мой друг. – По уму, они на все дороги должны заслоны послать… не обгоним, нет. Пересидеть бы где…
Мне, откровенно говоря, все равно. Доверясь руководству Сержа, я беспокоюсь об одном: не подвести бы его своей слабостью.
– Знаешь что, – говорит Серж, – давай-ка, друг Анже, в чащу забьемся да пару дней переждем. Еды хватит… пропустим погоню вперед, а там будем к предгорьям выбираться.
Я с трудом удерживаю вздох облегчения. Два дня никуда не идти, не спешить, не выкладываться! Отдохнуть! Быстро же ты выдохся, Анже…