Серенада новогодней ночи
Шрифт:
– Впрочем, ты же у меня закаленный, так что и одежду твою я верну после того, как мы обо всем договоримся.
Грубин молча смотрел на нее. Два желания возникли в нем одновременно и тут же начали между собой непримиримую борьбу.
Первое было сильным и ярким. Первобытный самец, угрожающе щеря крепкие клыки, требовал немедленно броситься на обнаглевшую самку, силой отобрать у нее ключ от наручников и вернуть себе свободу. Самку же, осмелившуюся так издеваться над мужчиной, немедленно вышвырнуть вон из пещеры. И пусть еще скажет спасибо, что дешево отделалась.
Грубин
Второй голос, голос цивилизованного человека и джентльмена, предлагал Грубину стать на путь переговоров. Надо же выяснить, для чего бывшая жена это сделала, каким образом и кто ей в этом помогал. Если же послушать мускулистого, но не обремененного интеллектом собрата (легкий презрительный кивок в сторону первобытного самца), то вряд ли удастся что-либо узнать. Вышвырнутая из пещеры Тамара едва ли захочет давать объяснения.
«Надо подумать», – сказал им обоим Грубин. Вслух же сообщил Тамаре, что ему надо в ванную. Тамара не возражала.
Наручники причиняли определенные неудобства, но он все же принял душ, почистил зубы и даже побрился. От прохладной, насыщенной cеребристыми пузырьками воды сразу же стало легче. Тело ожило, боль в висках ушла, и мозг заработал как прежде – четко, ясно, размеренно и спокойно.
Тамара предусмотрительно утащила даже купальный халат из ванной. Грубин вернулся в спальню, кое-как обернувшись полотенцем, уселся в кресло и объявил Тамаре, что готов ее выслушать.
– Ах, я так волнуюсь, – пропела Тамара, – как восемнадцать лет назад, в первую нашу встречу…
Грубин посмотрел на нее удивленно: она не притворялась, в самом деле была взволнована – стояла перед ним, прижав руки к груди, и часто моргала густо накрашенными синей тушью ресницами.
– Сандро, любовь моя! Я хочу, чтобы у нас с тобой все началось сначала!
– Это невозможно, – мягче, чем собирался, ответил он.
– Не торопись! Послушай, что я тебе скажу! Я знаю, ты очень хочешь детей. Так вот, я согласна! Мы можем нанять суррогатную мать… Нет, не перебивай! Мы можем даже… То есть я хочу сказать… Я согласна даже на то, чтобы какая-нибудь крепкая, здоровая девица забеременела от тебя! Пусть это будет твоя нынешняя подружка. Видишь, какая я великодушная, я согласна даже и на это! Клянусь, что буду относиться к ее ребенку как к своему собственному! Пусть родит нам сына, и мы обеспечим ее до конца ее жизни!
– Так и будет, – усмехнулся Грубин, – но за одним исключением. В этом деле мы обойдемся без тебя.
– Сандро, не говори так со мной! – Глаза Тамары сверкнули. Она органически не могла оставаться кроткой дольше одной-двух минут, и уж тем более не умела играть роль просительницы. Грубин знал это…
О, как хорошо он это знал! Как и то, что она сейчас скажет, в каких грехах, реальных и вымышленных, начнет его обвинять. Он знал на-изусть все содержание ее речи. И не считал нужным оправдываться или как-то ей возражать, во всяком случае, вслух.
Тамара уперла
Грубин, размышляя о происшедшем накануне, слушал ее вполуха.
Кое-что сказанное ею было правдой; еще кое-что – правдой, смешанной с вымыслом; в остальном же – вымыслом чистой воды, абсолютно нелогичным и совершенно бездоказательным. Но это не имело никакого значения, потому что Тамара всегда верила в собственные слова. Созданная ею самой легенда об их отношениях давно уже стала для нее правдивее всякой правды.
Правдой было то, что он больше не любил ее. Ложью – то, что не любил никогда и всегда обманывал.
Грубину очень хотелось думать об Алене, вспоминать ее, представлять ее себе. Как она там, переживает, должно быть, куда это он подевался; может, даже подозревает его в чем-нибудь нехорошем. Но эти мысли расслабляли. Поэтому он решил, что об Алене подумает после. После того, как разберется с Тамарой и вернет себе свободу.
Тамара между тем вышла на финишную прямую. Ничего нового и важного для прояснения текущей ситуации она так и не сказала, и Грубин решил, что пора остановить этот словесный поток.
Он жестокий. Он бесчувственный. Он вообще негодяй. Он бросил бедную женщину. Он сослал ее в Италию, обрек на нищенское существование – всего каких-то 50 тыс. евро в месяц…
Она совершенно права. Он именно такой и есть. Ему непонятно только одно: для чего в таком случае она хочет вернуть прошлое? Не лучше ли предоставить бесчувственного негодяя его собственной судьбе? А самой поискать для себя кого-нибудь более достойного ну, хотя бы в той же Италии?
Сбитая с толку, Тамара помолчала.
– Ну как для чего, Сандро! Я же люблю тебя! Одного тебя!
– В самом деле? И то, что ты сделала сейчас, ты сделала из любви ко мне?
– Ну конечно! Мне просто надо было, чтобы ты меня выслушал!
– Я выслушал тебя. Теперь дай мне ключ от наручников и верни мою одежду.
– Но ты не ответил мне!
– Разве?
– Значит, ты отказываешься? – Тамара гневно раздула ноздри.
– Значит, отказываюсь.
– Тогда ты будешь сидеть здесь, в этом доме, пока не передумаешь!
– Меня будут искать, – возразил Грубин.
– Кто? Кто будет тебя искать? Все знают, как ты любишь внезапно исчезнуть на несколько дней и не отвечать на телефонные звонки! А на этот раз ты исчезнешь не один и не внезапно, а, скажем, уедешь с женой кататься на горных лыжах. На все новогодние праздники, а возможно, и дольше.
Выпалив все это на одном дыхании, Тамара успокоилась и повеселела.
– Кстати, в холодильнике у тебя пустовато… Творог, мюсли, яблоки какие-то зеленые… Фу! Ни баранины, ни помидоров, ни острого сыра, ни приличного вина! Съезжу-ка я в город… Нет, в город далеко… В поселок! Конечно, грузинских продуктов и тем более вина у вас не достать, но я постараюсь сделать все возможное!