Серьезное и смешное
Шрифт:
Я не пошел. И назавтра не зашел к нему. Тогда он опять пришел ко мне, но уже с большой компанией наших актеров и общих знакомых.
— Вот я, старик, пришел к тебе, мальчишке. И давай так: пусть наши друзья рассудят, кто прав. Если они найдут, что ты, я при всех принесу тебе извинения, но если моя правда, тут уж я потребую таких извинений… Согласен?
— Согласен, — ответил я, но забеспокоился.
— Так вот, когда ты еще не родился, еще твои папа и мама не знали, что случится это несчастье, у меня уже были бенефисы. И был у нас такой обычай: если в день бенефиса в театре был гастролер, он обыкновенно отказывался
Общее смущение… А так как Дед сыграл последние фразы на слезе, то какая-то актриса уже всхлипнула…
Я… Мне оставалось одно: я молча подошел и поцеловал у Деда руку. Он обнял меня и рассмеялся. Сразу все заговорили, зашумели, а я шепнул Деду: «А все-таки ты купи что-нибудь». И через два дня чудный Дед принес мне настольное гримировальное зеркало в серебряной раме с выгравированной надписью: «Дорогому другу А. Г. Алексееву от Деда, В. Н. Давыдова».
Сейчас я старше, чем был тогда Дед, я уже больше не гримируюсь, но зеркало стоит на почетном месте на письменном столе, над ним фотография, где мы сняты вдвоем, а еще выше в старинной раме большой портрет гениального артиста — Владимира Николаевича Давыдова.
Прошел сезон 1915/16 года. Летом я взял отпуск в театре и поехал в Кисловодск. Лечиться? Конечно, нет, я и теперь никогда не лечусь, а тогда мне было двадцать девять лет и принимать нарзанные ванны не от чего было; но все ехали в Кисловодск — и я поехал; все принимали ванны — и я принимал.
«Все»? Кто же эти «все»?
Мои «все» — это тот кружок артистов и писателей, которые по обычаю, или, проще, по привычке, или, еще проще, по стадному чувству в середине лета даже не спрашивали друг у друга: «Куда едете?» — а только: «Когда едете?» — так как почти само собой разумелось, что или сперва в Ессентуки, а потом в Кисловодск, или сразу в Кисловодск.
Но мои «все» — это малые «все», это мелочь, не делавшая погоды на курортах. Погоду делали те, кто мнил себя «обществом», те, кто называл себя «весь Петербург». Это богачи и высшее чиновничество, нет, даже не они, а их жены. Сами богачи и чиновники в Кисловодске не жили, а существовали, состояли при женах… Они утром с отвращением пили нарзан, днем тоскливо играли в преферанс, вечером слушали (не слушая) симфонический оркестр в курзале и с утра до вечера мечтали об отъезде домой, в Питер…
Но жены! Но «дамы»! Вот кто делал погоду — конечно, если была хорошая погода! Они утром из гостиничного номера (в три-четыре комнаты) спускались к чаю в белом закрытом платье с малым количеством бриллиантов, днем выходили к обеду в цветном полуоткрытом платье со средним количеством бриллиантов, а вечером к ужину — в темном платье. Нет, в темной юбке — лиф полностью или почти полностью отсутствовал, его компенсировали бриллианты, изумруды, жемчуга, белила и пудра.
Вот для этой демонстрации туалетов и драгоценностей и ездили «дамы» в Кисловодск, а потом в Ялту на бархатный сезон. Для этого в поезд грузили картонки, коробки,
А лечиться? Лечиться в Кисловодск и Ялту ездили по большей части те, у кого едва хватало денег на лечение, те, кто жил не в гостиницах, а в частных комнатушках, часто по три-четыре человека в одной… Представители же «бомонда» на курорты лечиться не ездили и, конечно, не ездили отдыхать — отдыхать им не от чего было.
Стыдно сознаться, но за этим «бомондом» тянулись и мы. Собственно, не за ним: ни он нам, ни мы ему не нужны были, но… «весь Петроград» ездил.
По дороге в Кисловодск я заехал по делу на два-три дня в Киев. На Крещатике в «Интимном театре» некий Эрельбе организовал театр миниатюр и «горел», а значит, актерам не платил. Труппа у него была очень неплохая, но руководить ею было некому, а сам он до недавнего времени исполнял аттракцион в цирке: ездил на велосипеде внутри огромной корзины. Вот вам еще один культуртрегер тех времен!
Этот-то «корзинщик» поймал меня в театральном клубе и уговорил отложить Кисловодск на две недели, поставить и сыграть у него одну программу. Платил он много, но и работа была нелегкая. Неделю я по пять-шесть часов работал как режиссер, готовил программу с актерами. Потом в каждом спектакле в первом отделении конферировал, затем переодевался, гримировался быстро-быстро (антракт 10—12 минут) и играл водевиль. Потом опять во фрак — третье отделение, конферанс. А затем все повторялось — второй спектакль. Так с восьми часов до двенадцати без отдыха!
Еще один маленький эпизод этих же дней — специально для того, чтобы не ввести в заблуждение моих молодых читателей-актеров, если таковые будут. Читая рассказ о том, как я разговаривал с антрепренером-гардеробщиком в Одессе, можно решить, будто эти предприниматели были сахар-медовичи. Нет! С разными актерами и при разных обстоятельствах умели эти эрельбе разговаривать очень и очень по-разному.
Сижу я как-то днем в партере и веду репетицию. Рядом со мной — старый куплетист Зингерталь. Он пришел предложить Эрельбе свои услуги для следующей программы и попросил у меня разрешения посмотреть репетицию. Подходит ко мне помощник режиссера, и происходит такой разговор:
— Алексей Григорьевич, Эрельбе сказал, чтобы вы купили лампочку.
— Что? Какую лампочку?
— Вы вчера толкнули кронштейн и разбили электрическую лампочку. Так он говорит, чтобы вы купили новую. Он говорит…
— Скажите вашему этому, как его… Эрельбе, — ответил я весьма заносчивым тоном, — что если у него нет денег на лампу, пусть придет и попросит, я дам; но если вечером не будет лампы, я не буду гримироваться.
Помощник режиссера ретировался, а Зингерталь хотя и популярный исполнитель куплетов, но, как и все артисты эстрады того времени, полностью зависевший от хозяйчика, с удивлением посмотрел на меня.
— Ой, господин Алексеев, как вы с ними разговариваете! Зато как они с нами разговаривают! Он же не театральный человек. Ничего не понимает. Но кто палку взял, тот и капрал…
Он долго жал мне руку, и я чувствовал себя витязем в тигровой шкуре в масштабе театра миниатюр.
Сыграл я двадцать один спектакль — выходных тогда не было у артистов, играли ежедневно со дня открытия сезона по великий пост — и уехал в Петроград с приличной суммой в кармане, но без отдыха.