Серьезные мужчины
Шрифт:
– Это же не от икоты прием, верно?
– У тебя нет икоты.
– Что-то я запуталась, – сказала она. – Что ты сказал? Что именно ты сказал?
Она пошла к тумбочке и поискала очки, будто в них лучше слышала.
– Так что ты сказал, Арвинд? – переспросила она, надев очки. Снова села на край кровати.
– Ее зовут Опарна, – произнес он.
Дождь за окном неистовствовал. Они с Лаваньей слушали его. А потом она сказала чуть мечтательно:
– Я тебе не верю. Ты? Да ты же ничего не знаешь. Ты даже не знаешь, короткий у тебя нос или длинный.
Он не понял связи между своим носом и ситуацией. Но осознал, что она права. Если бы его кто-нибудь попросил описать собственный нос, он бы не знал, что сказать.
– И давно это происходит?
– После твоего отъезда.
Вернулась тишина, а дождь, кажется, взбесился еще сильнее. Он смотрел в потолок. Она глядела на комод.
– Прости, – сказал он. – У меня такое чувство, будто я тебя убил.
– Она молодая?
– Да.
– Красивая?
– Да.
– Насколько молодая?
– Как Шрути примерно, думаю.
– Ты приводил ее сюда?
– Нет.
– Ты с ней спал?
– Да.
– Где?
– В подвале Института.
– Это ненормально, – сказала она. Невольно принялась складывать полотенце. – Ты ее любишь? – спросила она.
– Не знаю.
Лаванья вышла из спальни. Она слышала, что он что-то сказал, но смысл уловила не сразу: «Ты по-прежнему мой почтовый пароль».
Она села на диван в гостиной, поджав ноги под себя. Я так устала от похорон, пришло ей на ум, и она задумалась, кто же умер на сей раз. Он, нет, не умер, судя по ощущениям. Она все еще чувствовала его присутствие. Тихое бурление мужчины все еще было в ее жизни – в полную силу. И все же кто-то несомненно умер. Она просидела так всю ночь, пока не услышала птиц и не увидела первый свет утра в маленькой прорехе в небе, сквозь висячую балконную зелень. Теперь она опознала рану. Страх – вот что это. Страх, что ей совсем не грустно. Воображать, что у него роман, – это потрясение. Это нелепо. Но грустно ей не стало, и потому она испугалась. Люди обычно боятся будущего, а этот страх относился к прошлому. Она поразмыслила, почему ей все равно. Вдосталь ли она любила этого мужчину? Что между ними такого было все эти сорок лет? Очередная договоренность? Она знала, что любит. Он теперь стал вроде чужака, но, вспоминая его, она это воспоминание очень любила. Она даже хотела пойти к нему, погладить по лысой голове и сказать, что ничего страшного. Она ощутила, как от сострадания к нему сокрушается ее сердце. Она хотела ему счастья. Как и в тот далекий день, когда он, жених, почему-то пылко прошептал ей на ухо: «Лаванья, знаешь, Земля движется со скоростью сорок километров в секунду».
Она увидела тень в переходе между гостиной и кухней. Он стоял в дверях спальни. Она не могла видеть его самого, только тень. Высунулась голова. Увидев ее на диване, он удивился. Они посмотрели друг на друга и отвернулись. Через несколько минут его тень пришла в гостиную и встала рядом. Она не взглянула на него. Он сел у обеденного стола на стул. Случайно повернулся посмотреть на нее. В 7.45 их тишину пронзил будильник Шрути. И оба почувствовали, что им нужно спрятаться.
Он просидел все утро в гостиной, играя с ложкой, или сминая в рубчик края газеты, или поднимал ноги, когда горничная явилась подмести, и поднимал их еще раз, когда она принялась мыть. Лаванья ушла в кухню. В то утро кофе ему принесла кухарка, она же подала завтрак. Он выпил кофе и съел завтрак, не вставая со стула, словно забрался в чужой дом и потеряет его, если встанет с места. Ближе к полудню он залег в ванну. Остался дома на весь день. Кухарка по вечерам не приходила. А Лаванья – не готовила. Он порылся в холодильнике и разогрел что нашел.
Так минула неделя. Он просыпался и молча сидел за столом или стоял на балконе без единого слова. Ел что подавали, а когда понимал, что еду не несут, шел за ней сам.
На утро третьего дня его заточения Лаванья сидела в гостиной и читала газету. До нее дошло, что на нее таращится горничная.
– Телефон. – Горничная поморщилась.
Лаванья продолжила читать. Телефон на этажерке в виде двойной спирали рядом с телевизором потрезвонил и умолк. Они не принимали звонки уже три дня. В то утро телефон звонил не умолкая, и Лаванья знала почему. То было отчаяние сучки.
Телефон вновь зазвонил. Лаванья не обращала внимания.
– Это Опарна? – спросила Лаванья.
– Да, – отозвался голос.
– Это наш дом, и мы не хотим, чтобы нас беспокоили. Больше не звоните.
Она положила трубку и выдернула шнур из розетки. Посмотрела на мужа, сидевшего за обеденным столом. Спина согбенна, голова склонилась чуть влево. У Лаваньи сердце облилось кровью, словно она отказала младенцу в простой радости. В тот вечер она сама накрыла ему поужинать.
– В дожди приличной рыбы не достанешь, – сказала она, задумавшись, можно ли ракообразных именовать рыбой. Он когда-то что-то про это говорил.
В понедельник утром он отправился на работу. На аллее вокруг главного газона он почувствовал, что за ним наблюдают. Тихий шорох моря походил на шепот. Двое молодых людей в джинсах, прошедших мимо, посмотрели на него, как ему показалось, с осторожным уважением, не имевшим ничего общего с его ученой степенью.
Айян Мани приподнялся в привычном приветствии. Уголки его губ, ясное дело, слегка морщила всезнающая улыбка.
– Пригласите ко мне Опарну, – сказал Ачарья, направляясь к себе.
Айян потыкал в кнопки, озадаченный чрезмерным спокойствием Ачарьи. Оно ему напомнило покой в его собственных глазах через две недели после смерти отца. Это был покой жестокого облегчения легкости, с какой исцелилась та рана.
– Директор просит вас подняться, – сказал он Опарне. Он слышал, как мгновенно бросили на том конце трубку. Он глянул на часы и засек время. Если прибудет меньше чем за три минуты, значит, какую-то часть лестницы или коридоров она бежала. Экое увеселенье – тяготы влюбленных. Он прижал трубку к уху – проверить, отчетливо ли ему все слышно в кабинете директора. Сегодня ничего нельзя пропустить.
Она вошла менее чем через три минуты после звонка Айяна. Изобразила спокойствие, чуть ли не сонливость. Айян указал ей на диван. Хотел рассмотреть ее лицо. Целую неделю не видел. Она осталась стоять с некой робкой дерзостью. Хотела сразу войти к нему, но больше не была уверена, какое место теперь занимает. Айян это видел.
Он набрал номер и нахмурился, будто не может дозвониться. Сквозь эту хмурь он тщательно оглядел ее. Так вот, значит, как нынче выглядит освобожденная женщина с разбитым сердцем. Темнота вокруг глаз, поражение в них же, волосы тусклые. Она позволяет мужчинам творить с собой такое. Опарна Гошмаулик позволяет. Вновь и вновь. А в БДЗ было немало дев, никогда не дававших мужчине разбить им сердце. Более того, в чоулах вообще становилось все больше девиц, особенно из настоящей бедноты, которые решали оставаться синими чулками, лишь бы жить спокойно. И Айян задумался, что же такого потрясающего в женщинах вроде Опарны. Именно Опарна и ее лимонно-ароматные подруги, рвавшиеся поддержать нищих девушек из чоулов, в отличие от последних были слабы и зависимы от мужчин. И вроде всякое удивительное умеют делать, но желают при этом мужчину. Он задумался про Ачарью и Намбодри, и про пьянчуг из БДЗ с кровоточащими печенями, и про серебряных «живчиков» из прибрежных наследных домов, слушавших «По-своему», и про жалкие вечерние лица в мужском вагоне – и содрогнулся от одной мысли оказаться зависимым от переживаний и любви мужчин. Устрашающая мысль, право слово.
– Опарна пришла, – сказал он телефону и махнул ей на дверь.
Арвинд Ачарья не понимал, почему это видение вечно лишало его сил. Слова, которые он собирал у себя в голове, – унылое объявление о расставании – испарились. Словно тщательно составленные записи оратора, сдутые внезапным порывом ветра. Вот она, такая прекрасная в своей бесформенной сорочке и джинсах. Глаза, столь захватывающе уставшие, лицо смазанное, слабое, пленительное. Ему захотелось обнять ее и тронуть ту таинственную точку, от прикосновения к которой головы женщин падают на плечи их мужчин.
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
