Серьезные мужчины
Шрифт:
– Вы в своем письме изложили все очень отчетливо. Есть ли у вас какие-то дополнения к этому заявлению?
– Нет, – ответила она.
– Когда прибудет Ачарья, вам предстоит повторить ваше заявление в его присутствии. Вы готовы?
– Да, – ответила она.
Комиссия с виду несколько растерялась, словно им больше нечего было добавить.
– Желаете ли вы заявить что-либо еще? – спросил Намбодри, держа одну руку на столе и слегка откинувшись, что, по его мнению, смотрелось обаятельно.
– Нет, – ответила Опарна, пытаясь думать о том дне, когда умерла ее бабушка,
– У Ачарьи над вами значительная власть, – сказал Намбодри, старательно, однако деликатно напоминая ей, что она, возможно, что-то упускает. – Не злоупотребил ли он как-либо своей властью, когда велел вам подделать отчет?
– Нет, – сказала она, не побаловав его даже легкой растерянностью.
– Я вот что имею в виду: вы – привлекательная женщина, очень привлекательная женщина, а он – властный мужчина, заставивший вас сделать нечто безнравственное. Были ли какие-то еще ситуации, где он применил власть и ставил вас в уязвимое положение? Такие, о каких вы постеснялись упомянуть в письме?
– Если вы имеете в виду сексуальные домогательства, – сказала она, – то жаловалась я бы не на него.
Это вдохновило Намбодри умолкнуть. Остальным тоже нечего было ей сказать. Они пошептались между собой. Двое глянули на часы. Басу нажал на кнопку звонка, в дверях появился служащий.
– Он прибыл? – спросил Басу.
– Нет, сэр, – ответил служащий и удалился.
Комиссия уставилась на Опарну смущенно: обвиняемого приходится дожидаться. Возникла неловкая пауза, поколебавшая уверенность Намбодри. Он вообразил невозмутимое присутствие Ачарьи в этой комнате и как оно может повлиять на самообладание остальных. Опарне, вероятно, не по силам будет настаивать на своей лжи. Он желал, чтобы сил ей хватило и она сыграла бы решающую роль. Но заподозрил, что Опарна не вполне осознает серьезность этого дознания. Он попытался настроить ее на волну происходившего.
– В лаборатории во время исследования образцов находились двое американских профессоров, – сказал он, – Майкл Уайти Саймон Гор. Сегодня утром мы организовали с ними телефонные переговоры. Они выразили свое потрясение и отказались верить, что Ачарья велел вам вмешаться в пробу. Как же вам удалось загрязнить образец, если они всегда были рядом?
– Когда я это сделала, их рядом не было, – сказала она. – Около четырех утра.
– Вы так рано оказались в лаборатории с целью загрязнить пробу? – спросил Намбодри наставнически, словно адвокат, готовящий клиента к допросу.
– Да.
– Ачарья велел вам устроить это в такое время? До того, как появятся профессора?
– Да.
– Вам не кажется, что американцы могли быть вовлечены в заговор Ачарьи?
– Не кажется.
– Какие у вас есть доказательства, что Ачарья велел вам вмешаться в образец? – спросил Басу.
– У меня нет доказательств, – сказала она. – Но, очевидно, у меня нет и мотива обнародовать это. Если не считать нравственных оснований.
– Очевидно, – повторил за ней Намбодри. – Но почему сейчас? Почему не прежде?
– Я отдавала себе отчет в последствиях. Мне необходимо было принять решение.
– Мы это понимаем, – сказал он добродушно, и тут
Айян Мани держал в руке записку.
– Доктор Ачарья попросил передать, – сказал он комиссии и помахал сложенным письмом. Двинулся к Басу, и тот церемонно произнес:
– Подойдите.
От этого слова Айян на миг замер, после чего зашагал дальше. Он вручил Басу записку, и тот прочел ее собравшимся:
– «Отвечать на обвинения такого рода или являться на комиссию такого состава – ниже моего достоинства. Не крючкотворам и подчиненным меня допрашивать. В свою защиту предоставляю все свое прошлое. Арвинд Ачарья».
На мгновенье Опарне привиделось, что Басу чарующе грандиозен. Но потом она осознала, что ей это кажется, потому что он читает вслух написанное таким человеком.
Басу порвал письмо и вручил клочки Айяну.
– Можете передать ему вот это, – сказал он и быстро глянул на Опарну: впечатлилась ли? – Я воспринимаю это как прямой вызов самому Министру обороны, – подытожил Басу. Айян покинул комнату, крепко зажав обрывки в кулаке. Он мечтал вручить их Ачарье.
Басу вгляделся в Опарну с эдакой, как ему мнилось, мудростью и изрек:
– Совершённое вами, хоть и под давлением, – скверно. Вы опозорили Институт. Но вы поступили правильно, решив взять на себя ответственность и уволиться.
Опарна в очередной раз заставила себя вспомнить безвременную кончину бабушки.
Басу умолк и кивнул на остальных членов комиссии.
– Нам больше нечего добавить, кроме одного: если бы не ваше мужество, этот инцидент остался бы нераскрытым. Желаете ли пересмотреть свое решение об увольнении?
– Нет, – ответила она. Поспешность ответа удивила его, и он забыл, что хотел сказать дальше.
Намбодри прищурился и посмотрел на нее искоса.
– Может, мы изыщем для вас место в одном из институтов, подведомственных Министерству обороны?
– Я сейчас не в том положении, чтобы раздумывать о своем будущем, – сказала она, вставая. Мужчины тоже поднялись – попрощаться. Она подняла с пола сумочку и молча вышла.
Айян Мани не сомневался: с сего дня Опарну в Институте более никогда не увидят. В пылу грядущих дней, покуда скандал будет бушевать на телеэкранах, она заляжет на дно. И останется там же еще долго, пока люди не перестанут ее искать. Сделается смутным воспоминанием, к какому взывать будут с потехой: «А помнишь Опарну?»
Айян представил будущее Опарны. Она продолжит брести по жизни, моля мужчин о любви и пугая их силой своего обожания, выйдет замуж за того, чей запах сможет выносить, а затем продолжит поиск любви. И будет страдать одиночеством этих романов. И иногда по утрам, под взглядами мужчин, благодарящих фортуну за такую легкую поживу, станет сносить позор облачения, что унизительнее раздевания. И так пройдет каждый день ее жизни, пока не обретет она прибежище в покое старости.
Айян, увидев это все внутренним взором, ждал прилива удовольствия. Но тот не случился. Лишь незнакомая сердечная боль. Боль за красавицу, чье страдание никто не понимает до конца и чьи муки используют в своей большой игре стервятники.