Серьезные мужчины
Шрифт:
Воспоминание об Опарне тоже перестало быть открытой раной. Ему казалось, что они сделались друг другу милыми шрамами, какие в минуты одиночества откроют им волшебные окна памяти. Ему хотелось, чтобы Опарна вспоминала их краткую любовь именно так. И надежда подтвердилась, когда она вошла в ту среду к нему в кабинет – с покоем и прочими обманками женской амнезии.
– Я пригласил вас обсудить скверные новости из Бостона, – сказал он, сознательно раскачиваясь на кресле, чтобы уверить ее: ничего трагического не случилось и ей не надо расстраиваться. – Вы ведь их тоже получили?
– Да, – сказала она. – Печально. Нету.
Бостонский университет
– Все еще есть два образца, и совсем скоро Кардифф нам доложит, – сказал он бодро.
– Будем надеяться, что там найдется что-нибудь интересное, – сказала она, разглядывая пальцы.
– Будем надеяться, – согласился он и глянул на нее с нежностью. – Я тут вот что подумал, Опарна: нужно сделать астробиологию одним из главных научных направлений Института. Что скажете?
Она ответила – почему-то безжизненно, – что это хорошая мысль.
Он по ошибке воспринял ее ответ как скуку, которая так часто переполняет исследователя после возбуждения от большого проекта. Наемников из ее лаборатории уже выпроводили, большую часть оборудования накрыли защитными чехлами, и Опарна вновь осталась одна в подвале, наедине с призрачной прислугой и неопределенным ожиданием следующего благородного задания.
– Вы вольетесь в это подразделение, а? – спросил он с приятностью.
– Не знаю, – ответила она и отвернулась.
Возникло молчание, завершившееся вопросом Опарны, желает ли он обсудить еще что-нибудь. Уже в дверях она на мгновение задержалась – взглянуть на него. На тот миг, подумал он, они вновь очутились на отвлеченном пороге любви, где они еще не знали, воссоединяются ли, расстаются ли.
Их следующая встреча три недели спустя оказалась гораздо мрачнее. Она происходила в присутствии пресс-секретаря, по привычке утиравшего лоб, хотя ему и не потелось. Кардифф также ответил, что исследование двух проб завершено и никакой жизни в них не обнаружено. Ачарья сумрачно поглядел на Опарну, затем на пресс-секретаря – тот выпрямился.
– У нас есть нравственное обязательство обнародовать эту новость, – сказал Ачарья. – Мы должны отчетливо объявить, что две внешние лаборатории в пробах воздуха ничего не обнаружили.
Пресс-секретарь поспешил вон – печатать пресс-релиз, а Ачарья с Опарной хранили задумчивую тишину, которую оба расценивали как профессиональный разговор, а не как неловкость поверженных любовников.
Наконец он сказал:
– С учетом того, что Кардифф и Бостон ничего не обнаружили, а мы нашли, естественно ожидать, что публика задастся вопросом: не оказался ли образец, изученный в нашей лаборатории, случайно загрязнен? Я понимаю, что под вашим присмотром такого произойти не могло. Но нужно убедить людей, что наша лаборатория соблюдает высочайшие стандарты.
Опарна кивнула, но он видел, что мыслями она далеко.
Он подался к ней и спросил с нежностью:
– Надеюсь, новости из Кардиффа вас не огорчили?
– Нет, – сказала она.
– А меня да, – отозвался он. – Но это лишь начало. Мы пошлем вверх еще много-много шаров. И то, что падает сверху, мы поймаем пробоотборниками и докажем безоговорочно, что среди нас есть пришельцы.
Опарна поднялась с кресла и обошла стол. Взяла его за лицо обеими теплыми руками и поцеловала в лоб. В ней был покой плакальщицы. Что-то жуткое в лице. Словно он умер и она с ним прощается. Он почувствовал укол холодного страха, подумал о Лаванье – и захотел пожаловаться
Много лет спустя несколько ученых все еще будут вспоминать то утро вторника в мельчайших подробностях: где они были и чем занимались, когда впервые услышали новость, – так слух о величайшем убийстве замораживает память целого поколения.
Когда зазвонил телефон, Джана Намбодри находился в обычной компании радиоастрономов. Он прижал трубку к уху и после первого формального бурчания слушал беззвучно. Радиоастрономы, премного обескураженные после провала их бунта и потуг обустроить самостоятельное подразделение для поиска внеземного разума, собирались в кабинете Намбодри чаще прежнего – погоревать под видом оптимистической конспиративности. В то утро их, включая Намбодри, было шестеро.
Первым дрожь в руках Намбодри заметил тучный профессор Джал с горбачевским пятном в форме птичьей кляксы на лысой голове. Джал дал знак остальным – глядите, дескать, на вожака. Левая рука Намбодри, державшая трубку, тряслась, а правой он рисовал концентрические окружности на старом конверте. Наконец он сказал в телефон:
– Это… Я не знаю, что сказать… Невероятно. – Повесил трубку и уставился в пустоту.
– Что случилось? – спросил Джал.
– Тебе не скажу, – ответил Намбодри. – Тебя шунтировали.
– Скажи, Джана! Что случилось?
Намбодри, чей ум еще не целиком очнулся после разговора по телефону и вереницы мыслей, возникших по его итогам, внезапно стукнул кулаком по столу и поморщился.
– Дура. Дура! – сказал он. А затем вылетел из комнаты в длинный коридор. На полпути к лифту он обернулся и глянул на дверь с надписью «Директор». При всей непоэтичности его ума эта суровая деревянная дверь показалась Намбодри крышкой гроба.
Айян Мани глянул на курьерскую почту у себя на столе, которую, как это бывало обычно, словно груз с души, сбросил холуй. Неприметное курьерское письмо из Министерства обороны, и Айян знал, что вскроет его. Он исподтишка глянул вправо, на дверь Ачарьи, и влево – на входную. Письмо было от Басу.
Доктор Арвинд Ачарья,
Сим уведомляю Вас о чрезвычайной ситуации. Мы располагаем письмом от доктора Опарны Гошмаулик, главы астробиологической лаборатории и координатора Шаровой миссии. Мы получили независимое подтверждение от Опарны, что она действительно отправляла это письмо. Приведя подробную хронологию событий, она заявила, что под Вашим давлением внесла загрязнения в содержимое пробы с целью показать, что на невероятной высоте 41 километр над Землей микроскопическая жизнь действительно обнаружена.
Опарна Гошмаулик заявила, что, впервые уведомив Вас, что никакой жизни в пробе не обнаружено, получила от Вас указания загрязнить пробу и сфабриковать отчет. И что Вы пригрозили ей суровыми профессиональными последствиями, если она откажется подчиняться. Приняв моральную ответственность за свой поступок, она подала в отставку. Это чрезвычайное обвинение, и я прибуду в Институт в среду к полудню, чтобы понять, как действовать дальше. Ко мне присоединится уполномоченная комиссия по расследованию. Все старшие сотрудники Института уведомлены о необходимости присутствия в Институте. Вас просим предстать перед уполномоченной комиссией лично.